Куда ж девался урожай,
Похитил кто его?
Ведь не земля у вас, а рай,
А в бочке — ничего!
Надеюсь, ты от моих слов аппетита не потеряешь, а, Марго?»
Видали вы такого нахала? Это он мне-то говорит об аппетите! А когда кто-нибудь из семьи Пежо не имел доброго, здорового аппетита? И разве в нем дело! Дайте вы, господа, хороший подзатыльник этому лоботрясу, чтобы он забыл дорогу в наш «рай»! Отомстите, пожалуйста, за бабушку Пежо всем этим лазалыцикам по бочкам, чтобы им неповадно было! Заставьте их взяться за дело! Пусть-ка они -как следует поработают руками, а то нынче у них руки не шевелятся, так их одолела господская болезнь — подагра. Тогда они и на желудки перестанут жаловаться, а то, видите ли, они пожирают все, а переварить ничего не могут: ни бульона, ни бисквитов, ни сахара, ничегошеньки из тех яств, что нам и не снятся! Срубите же эти бесполезные деревья, они годны только на дрова!
Был у меня намедни наш кюре — отец Поль, а он большой добряк и всегда за нас заступается. Вот он меня и спрашивает: «Как живешь, все ли идет хорошо?» — «Не очень, господин кюре, — отвечаю я. — Вы и сами знаете: у меня и у моих детей и внуков нет хлеба, хоть и трудимся мы все не покладая рук. Никак не заработаем и половины того, что нам нужно». — «Утешься, — ответил мне наш добрый пастырь. — Скоро соберутся Генеральные штаты, и все объедалы, все защитники соляного закона получат по рукам. Не будет больше ни чиновников, ни интендантов, ни подушной и иной подати, ни налога на виноделие, ни обязательных повинностей, ни алчных откупщиков. А если олень захочет полакомиться вашей капустой, вам не поставят в вину, если вы вместо этого полакомитесь оленьим мясом! Сам король, сам министр финансов — господин Неккер, парламент, аристократы, горожане, священники — все согласны с этим»…
Бабушка обвела взглядом свое скромное жилище. В узкие окна смотрели зеленые ветви густо разросшихся каштанов, отнимая у комнатки и без того скудно пробивавшийся в нее свет.
— «Но может ли быть, господин кюре, — спросила я, — что мне не придется платить налога на вино, капусту и бобы? Что соль и табак не будут обходиться нам так дорого?» — «Уверяю вас, бабушка Пежо, соль и табак будут свободны от налога». — «А как же наш милостивый король, господин кюре? Ведь я люблю короля и королеву да и господина Неккера, как самую себя, и наших добрых священников также. Я предпочитаю голодать сама, лишь бы только не видеть, что они недоедают. Лучше уж я продам свой дом и сад… „ — Бабушка и теперь улыбнулась, вспоминая, как хитро она ответила. — «Да ведь я уже сказал вам, бабуся, — говорит мне наш добрый кюре, — что при новом порядке король получит не меньше, а больше, чем прежде. Ведь это не долю короля надо сократить, а долю тех трутней и дармоедов, которые его окружают. И тогда народ останется не в обиде, и король получит, что ему надо — наши открытые кошельки и разверстые сердца!“
Как только ушел от меня господин кюре, я упала на колени, воздела руки к небу и воскликнула:
«Милосердный боже! Сделай так, чтобы господин кюре не оказался обманщиком!» Тут же позвала я своего внука — он у меня большой грамотей — и начала диктовать ему наказ. Да прочтут его не только господа члены Генеральных штатов, но и сам милостивый король! Пусть узнает он правду из уст бабушки Пежо!
И еще прошу вас, господа, скажите королю, что я готова без сожаления отдать ему двадцать ливров, если я и в самом деле смогу впредь свободно распоряжаться своим участком и убить этого противного тонконогого оленя с ветвистыми рогами или, может быть, косулю. До сих пор я платила двести двадцать, значит, я выгадаю двести ливров. В общем, подумайте, господа, о том, что пообещал мне господин кюре. Это совсем не так уж глупо!» Поставь точку, Жак.