- Но это не может быть концом всего. Не может все это быть напрасно. Не может! - Голос Стилихона возвысился до страдальческого крика, он сильно стиснул кулаки. - Эти двенадцать долгих столетий мук и жертв не могут потеряться во времени, как сухие листья на ветру. Боги не могут быть так жестоки. Что-то должно выжить.
Он понизил голос.
- Прости, я… я говорю довольно бестолково. - Он сжал губы, но не выдержал и заговорил снова. - Верующие, те, кто защищает то, что в сердце своем считают верным, всегда восторжествуют. Я видел небольшой, уставший отряд окровавленных, измученных сражениями солдат, окруженных врагами, численностью в десять, в двадцать раз превосходящих их. Но те солдаты были преданы друг другу. Они верили в себя, и друг в друга, и в своего бога. Я видел отряд всего в шестьдесят человек, пехотинцев, защищенных лишь легкими доспехами, вооруженных всего лишь щитами, копьями да мечами - ни дротиков, ни метательных снарядов, ни артиллерии, ни кавалерии, ни лучников, ни даже времени, чтобы установить шесты и раскидать заградительные шары с шипами. И все же я видел, как они, сцепившись щитами, сцепившись копьями, устояли против тысячи верховых воинов, и ушли с поля битвы окровавленные, но не покорившиеся. Непобежденные. - Стилихон кивнул. - Я это знаю, потому что был одним из них.
Армия, которая верит в свое дело, всегда победит армию неверящих дикарей, тех, что верят лишь в пламя и меч. Помни об этом, Аттила.
Полководец встал и снова вернулся к своим отчужденным манерам
- Ты должен во что-то верить. Поэтому верь в правое дело.
Он шагнул к двери и в последний раз оглянулся. Потом кивнул в сторону свертка на кровати.
- Можешь открыть его сейчас.
Дверь за ним закрылась.
Мальчик развернул сверток и увидел завернутый в тонкую промасленную льняную ткань меч необыкновенной красоты. Он был длиной с его руку, с золотым орнаментом на рукоятке и обоюдоострым лезвием, отлично наточенным.
Он был из превосходной стали и очень старым - gladius hispaniensis или испанский меч, чудесно изогнутой, опасной формы: лезвие сначала было выпуклым, потом сужалось, а острие было исключительно длинным. Никакой щит, никакие доспехи не устоят против прямого удара из-под руки таким мечом. Аттила снова завернул его в защитную промасленную ткань, положил под подушку и начал грезить наяву.
В конце концов он встал и вышел во внутренний дворик. Как оказалось, остальные дети-заложники уже слышали о его побеге. Они были в восторге. Гегемон, жирный мальчик-бургунд с вечно сонными глазами, подошел к нему вразвалочку в саду, где они играли под тутовыми деревьями, и спросил, правда ли это.
Аттила насторожился. Эти неуклюжие, плохо соображающие германские дети уже не раз задавали ему вопросы. Правда ли, что гунны мажутся жиром вместо того, чтобы одеваться, и никогда не моются? Правда ли, что гунны едят только мясо, а пьют только сброженное кобылье молоко? Правда ли, что гунны - потомки ведьм, которых выгнали из христианских земель и которые совокуплялись с демонами ветров и пустынь? "Да, - серьезно отвечал он всегда, - это чистая правда".
Гегемон дал понять Аттиле, что теперь он может присоединиться к их шайке. "Хоть ты и гунн".
Но мальчик продолжал держаться в стороне, гордо и отчужденно, как всегда.
Он немного понаблюдал за германскими детьми, которые играли в солдат и громко кричали среди розовых кустов под жарким итальянским солнцем, и отвернулся от них.
Вечером к нему явился совсем другой посетитель. Аттила уже засыпал, когда раздался стук в дверь. Впрочем, это был просто знак приличия, потому что дверь тут же распахнулась, и в комнату вошел высокий, худощавый Евмолпий, один из главных дворцовых евнухов.
Он остановился у изножья кровати мальчика
- Сообщение от Серены, - холодно произнес Евмолпий. - Не смей больше с ней разговаривать. И с полководцем Стилихоном тоже, если вам когда-нибудь доведется встретиться.
Аттила уставился на евнуха.
- Что ты хочешь сказать?
Евмолпий неприятно усмехнулся.
- Прошу прощения, видимо, ты еще слишком плохо знаешь латынь, чтобы понять даже такой простой приказ. Повторяю: ты больше никогда не должен разговаривать с Сереной. Никогда в жизни.
- По чьему распоряжению? - спросил мальчик, приподнимаясь на локте.
- По личному распоряжению Серены, - пожал плечами Евмолпий. И добавил для собственного удовольствия: - Она говорит, что считает твое общество… безвкусным.
Он зашел слишком далеко.
В комнате на долю секунды повисла оглушающая тишина, потом Аттила пронзительно закричал:
- Ты лжешь! - выскочил из кровати и налетел на остолбеневшего евнуха, стиснув зубы и молотя его кулаками.
Часовой, услышав вопли евнуха, ворвался в комнату, оторвал разъяренного мальчика от воющего Евмолпия и швырнул на пол. Потом повернулся к евнуху, лежавшему поперек кровати, и присвистнул.
- Клянусь медными яйцами Юпитера, - выдохнул он.
Евнух выглядел так, словно его терзал каледонский охотничий пес.
- Нечего стоять там и ругаться, - пробормотал Евмолпий сквозь кровь, льющуюся из его разбитого рта, и прижал трясущуюся руку к горлу, куда мальчик сильно укусил его. - Позови лекаря.
Этой ночью, впервые, Аттилу заперли на замок, а у двери поставили трех часовых.
Он все равно не мог уснуть. Сердце его бешено колотилось, переполненное черной яростью; которая не даст ему спать долгие годы.
На следующее утро Стилихона неожиданно вызвали в Палату Императорской Аудиенции, как раз перед отбытием в Павию.
Явившись туда, он увидел, что на троне сидит не император, а принцесса Галла Плацидия. Гонорий уже успел уехать в свой безопасный и надежный дворец среди болот Равенны.
Галла была ослепительна в своей мантии, золотой и - что особенно скандально - с императорским пурпуром. По обеим сторонам ее чересчур разукрашенного мраморного трона (из чистейшего каррарского мрамора) стояли оба самых верных дворцовых евнуха - сам Евмолпий и Олимпий.
Стилихон старался особенно не вглядываться, но даже с того места, где он стоял - низко и довольно далеко, как смиренный проситель у самого подножья ступеней, ведущих на возвышение - он видел, что у Евмолпия на щеке несколько швов, а шея почему-то замотана льняной тканью. В добавление ко всему, и Евмолпий, и Олимпий были… накрашены. Они подвели глаза углем, как шлюхи с дальних улочек Субурры, или восточные деспоты, или египетские фараоны у тех древних, притесняемых народов, что верили, будто их правитель - бог.
Как думаем мы сейчас про наших императоров, промелькнуло в голове у Стилихона.
Когда мужчина у власти начинает краситься, наступает время тревожиться. А евнухи Галлы обладали очень большой властью. Стилихон поклонился и стал ждать.
Наконец Галла обратила на него внимание.
- Ты был в храме и уничтожил последние Книги?
- Да, ваше величество.
- Языческим предрассудкам не место в христианской империи вроде нашей. Ты согласен со мной?
Стилихон слегка наклонил голову.
- Мы встретимся с епископом Рима и ведущими священниками, - продолжала Галла. - Мы четко объясним им, что пора положить конец подобным пессимистическим предрассудкам прошлого. Рим теперь - христианская империя и находится под защитой Бога. Все эти древние свитки - не более, чем бредовые речи старой ведьмы из пещеры.
Воцарилась неловкая тишина. Галла обожала неловкие паузы. Они подтверждали ее власть. В Палате Императорской Аудиенции никто не имел права говорить, пока к нему не обратятся с Императорского Трона.
Что сказал бы в этом случае Цицерон? - кисло подумал Стилихон. Этот великий оратор? Несмотря на все свои напыщенность и эгоизм - последний великий голос Свободного Рима. Тот, кто умер за свои ораторские таланты, чьи отрубленные голову и кисти рук доставили в мешке Марку Антонию, этому вечно вдрызг пьяному распутнику и хвастуну. Его жена Фульвия - нынче состоявшая в третьем браке - выхватила голову Цицерона из мешка и плюнула на нее, потом вытащила изо рта его язык и проткнула своей шпилькой. Прекрасный пример для подражания всем римским женщинам
Стилихон ждал, думая о своем.
Наконец Галла произнесла:
- Напомни мне, Стилихон, как звали того вождя варваров, что разбил три легиона Публия Квинтилия Вария в лесу Тевтобург, во время выдающегося во всех других отношениях правления императора Августа?
- Действительно выдающегося, - отозвался полководец, - поскольку во время правления Августа родился Христос.
Галла медленно закрыла глаза и снова их открыла.
Стилихон настороженно смотрел на нее.
- Его звали Арминий, ваше величество. Это латинский вариант его настоящего имени, Герман, что значит - "человек войны". Войска называли его Герман-германец.
- Арминий, - кивнула Галла. Разумеется, она и сама это знала. - Двадцать тысяч солдат вместе с семьями и слугами вырезаны за два или три дня в темных лесах Германии. Должно быть, это было ужасно. Самая страшная катастрофа, когда-либо приключавшаяся с римскими армиями.
Стилихон находился в нерешительности, пытаясь понять, что она задумала. Но это невозможно - с тем же успехом можно пытаться угадать, когда змея укусит в следующий раз.
- Самая страшная, - согласился он. - Во всяком случае, после Ганнибала и Канн, когда шестьдесят тысяч человек погибли в одном…
Галла не интересовалась военно-историческими воспоминаниями Стилихона.
- Этого Арминия воспитали - воспитали и обучили - в самом Риме, верно?
- Да, ваше величество.
- Как и другого врага Рима, Югурту из Нумидии?
- Насколько мне известно, так, ваше величество.