Пожалуй, такого остановит только смерть.
Люси вздохнула.
Ей было немного жаль прямодушного и честного гвардейца. Но таких гвардейцев не то что в Париже - ими полны Лондон, Мадрид, Рим!.. А не выполнить задание сэра Элфинстоуна - значит, подписать себе смертный приговор. В Лондон уже не вернешься, денег взять негде, а коварный лорд наверняка придумает какую-нибудь опасную пакость. И есть немалый шанс завершить свою карьеру судомойкой в публичном доме…
Решения леди Карлайл всегда принимала быстро, и это качество не раз спасало ее в щекотливых ситуациях. И, чтобы совесть была хотя бы относительно чиста, она разбудила любовника поцелуем. Проститься с ним так, чтобы он при жизни ощутил себя в раю, - вот что она задумала.
И ей это прекрасно удалось. Некоторое время она расслабленно лежала, прикрыв глаза, ощущая, как приятная истома разливается по телу, постепенно растворяясь в нем. Она лежала и слушала ровное дыхание любовника.
Потом Анри опять заснул. Тогда Люси тихо позвала:
- Уильямс! Где ты?
Верная кормилица отозвалась не сразу, неслышно появившись на пороге спальни.
- Уильямс, часа через два приготовь нам шоколад!
- Будет исполнено, миледи…
- Мне - как всегда, а господину де Голлю… с добавкой, - сказала Люси с выражением.
Уильямс пристально посмотрела на хозяйку.
- Я не ослышалась, миледи?
- Нет, ты не ослышалась. Уильямс, у меня нет другого выхода.
- Плохо это…
- Твоего мнения никто не спрашивает!
Экономка помолчала, не торопясь уходить.
- Добавить-то несложно, а потом? - спросила она. - У нас есть только Джон. А молодой господин крепкого сложения. Джон его и по лестнице-то не спустит.
- Это ты вовремя заметила, - усмехнулась Люси. - Не волнуйся, по лестнице он сойдет сам. Думаю, двойной дозы опиума ему хватит. Конечно, вернее было бы дать ему бокал вина, но, боюсь, он не станет пить с утра, как честный служака…
Когда де Голль проснулся и взглянул на напольные часы, ему стало не по себе. Половина одиннадцатого утра! Провести целую ночь вне дома, да не на службе! Ведь старый Бернар, наверное, уже с ума сходит от беспокойства?.. Да еще вчера следовало появиться в Пале-Кардиналь, доложить о своем розыске. М-да, положеньице!..
Анри почесал в затылке, приятно удивляясь собственному поступку. Казалось бы, любовь к Катрин должна была затмить все на свете, и надо же - проснулся в постели дамы, которая старше его чуть ли не на десять лет. Правда, ночь была из тех, что долго помнятся!..
Вошла Люси в бледно-голубом пеньюаре, отделанном брюссельскими кружевами.
- Доброе утро, дорогой, - сказала она. - Садись, я уже велела Уильямс приготовить нам шоколад. Тебе нужно подкрепиться. Анри… мы, кажется, натворили вчера немало лишнего?..
Вид у леди Карлайл был смущенный.
- Я сам не понимаю, как это случилось, - честно ответил Анри, избегая прямого взгляда.
- Я тоже. Наверно, и ты слишком долго был один, и я… Но давай сделаем вид, будто ничего не было, и останемся друзьями? - просительно улыбнулась Люси, беря его за руку. - Это ведь возможно?.. А я всегда буду тебе верным другом!
- Конечно! И я тебе, - с немалым облегчением сказал де Голль и улыбнулся в ответ.
Шоколад был слаще обычного. Но Анри не обратил на это внимания, с удовольствием выпил всю чашку, запивая холодной водой, и почувствовал себя бодрее.
- Одевайся, дружок, - сказала Люси. - Старый Джон тебя проводит. - И вышла из спальни, чтобы не смущать раздетого любовника.
Де Голль быстро, по-военному, оделся и появился в гостиной. Люси все еще была в пеньюаре и протянула ему руку для поцелуя.
- Нам лучше дня три-четыре не встречаться, - с печалью в голосе вздохнула она. - Чтобы все стало по-прежнему.
- Ты права, дорогая. Мне тоже надо прийти в себя, - согласился де Голль.
Он легко сбежал по лестнице. Внизу его ждал старый Джон, более угрюмый, чем обычно. Он подал лейтенанту шляпу и нахлобучил на голову свою - потрепанную, с обвисшими полями.
- Незачем меня провожать, - отмахнулся Анри.
- Госпожа велела…
- Она так беспокоится обо мне?
Лакей пожал плечами.
Однако стоило де Голлю пройти сотню шагов, как его вдруг почему-то опять потянуло в сон. Глаза, казалось, сами закрывались, ноги начали заплетаться, так что лейтенант пару раз едва не упал.
- Обопритесь на меня, сэр, - предложил Джон, шедший рядом.
- Это еще зачем?.. Вот что значит бессонная ночь!..
- Чтобы не упасть. Вы же засыпаете прямо на ходу. Возьмите меня под руку.
Анри послушался и дальше шел, сосредоточившись на борьбе со сном. Но с каждым шагом мягкая тяжесть в голове и членах становилась все сильнее. Добавилось ощущение холода в руках. В какой-то момент де Голль усилием воли распахнул веки и, оглядевшись, удивленно воскликнул:
- Джон, ты куда меня ведешь?..
- Куда надо, сэр. Идите, идите, скоро будете дома…
- Но мы идем в другую сторону!
- Мы идем куда надо…
Немного погодя Анри, почти не соображая, уже просто висел на плече Джона, а тот тащил его, как вытаскивают с поля боя раненого солдата.
Где-то возле Шатле Джон вывел де Голля на набережную.
- Я больше не могу… - в полузабытьи прошептал Анри.
- Больше и не надо, сэр.
Джон аккуратно уложил лейтенанта на холодную, чуть присыпанную ночным снежком землю и исчез. Анри сквозь навалившуюся дрему смутно слышал лишь шлепанье башмаков бегущего человека.
"Как хорошо, - засыпая, подумал де Голль. - Наконец-то я высплюсь…" Ничто более не имело значения.
И вдруг в теле проснулась боль. Ноги и руки свело жуткой судорогой, живот сжался в тугой комок. В горле встал огромный твердый ком, лишивший беднягу возможности глотать и дышать. Де Голля затрясло, как в падучей. Голова сама заколотилась о мостовую, прогоняя остатки тягучей дремы.
Анри вдруг со всей ясностью понял, что умирает.
- Эй, господин, эй!.. - Над ним склонился какой-то оборванец. - Что это с вами?.. Совсем плохо, да?.. Жак, Марсель, сюда! Тут богатый покойник наклюнулся!
- Он знал, куда прийти помирать! - отозвался хриплый басок. - Сейчас стянем сапоги, колет со штанами, кошелечек вытащим, а бренную плоть - в воду. Хе-хе!..
Анри наконец смог сделать судорожный вздох и совладать на какое-то время с руками и ногами. Стало чуть легче. Но когтистая лапа все равно продолжала скручивать в немыслимый клубок внутренности. Холодный воздух на мгновение прояснил сознание, и де Голль догадался, что же с ним произошло. А вместе с пониманием пришли гнев и ярость. Гнев на себя, что так легко попался в расставленные английской интриганкой сети, и ярость на этих стервятников, живущих за счет гибели других.
И когда оборванец ухватился за его правую ногу, желая стянуть сапог, Анри с силой брыкнул негодяя. Удача не покинула лейтенанта. Оборванец от неожиданности не устоял на ногах и полетел прямо в ледяную воду Сены.
- Ничего себе покойничек! - изумился его приятель, отскакивая подальше.
Анри неимоверным усилием воли сел и вытащил кинжал.
- Вы моей смерти не дождетесь, мерзавцы!..
Чтобы вновь не провалиться в опасную дремоту, он зачерпнул свободной рукой большую горсть снега и растер себе лицо и шею. Ледяной холод прогнал дрему и окончательно растворил ком в горле. Одному Богу ведомо, с каким трудом Анри поднялся на колени, а потом утвердился на ногах. Увидев вдали башни собора Парижской Богоматери, он приблизительно понял, где находится. Нужно было идти вниз по набережной, чтобы попасть туда, где помогут, - в Пале-Кардиналь. Но прежде следовало прочистить желудок от той дряни, которой его угостила коварная англичанка, и вызвать спасительную рвоту.
Анри снова упал на колени, зачерпнул воды из грязной лужи, хлебнул. И эта дрянь подействовала лучше всякого рвотного порошка. Желудок, показалось, буквально вывернулся наружу. Сразу стало полегче, и де Голль медленно, оступаясь, побрел в нужном направлении. Каждый шаг давался ему огромной ценой: ноги подламывались, то и дело охватываемые судорогой, пот лил градом, затуманивая взгляд, морозный воздух будто рвал пересохшую глотку.
Бродяги, побаиваясь кинжала, не приближались, но шли следом - ждали, пока у жертвы иссякнут последние силы. Вскоре Анри выбрался на людное место, и оборванцы отстали.
На ходу лейтенант пытался молиться. Но молитва не ладилась - одно лишь он мог повторять: "Господи, помоги!"
И Господь помогал. Шаг за шагом де Голль приближался к Пале-Кардиналь. Вот только шаги давались все труднее, сознание мутилось все больше, и вдруг встала перед глазами покойная бабушка в серебристо-белом платье, манившая внука к себе обеими руками - как делающего первые шаги малыша.
"Так вот ты какая, моя смерть… - подумал Анри. - Сейчас я лягу, и боли не станет…"
Но он продолжал идти.
Воля упрямого бретонца оказалась сильнее его рассудка.