- Отлично. А сейчас, если позволишь, я добавлю несколько слов от себя и приложу еще мое собственное донесение об Озерном форте.
Он принес мне письменные принадлежности, поставил на стол и шагнул к двери.
- Пойду распоряжусь насчет гонца.
- Благодарю. Но одну минуту.
Он остановился в дверях. Мы разговаривали с ним по-латыни, но в его выговоре было что-то, что выдавало уроженца запада. Я сказал:
- В таверне я слышал, что твое имя - Геронтий. Ошибусь ли я, если предположу, что прежде оно было Герейнт?
Он широко, наконец-то молодо улыбнулся.
- И было, и есть, милорд.
- Артур будет рад узнать это имя, - сказал я и занялся письмом.
Он постоял мгновенье, потом распахнул двери и передал кому-то невидимому свои распоряжения. Вернулся в комнату, подошел к стоящему в углу столику, налил в кубок вина и поставил передо мной. Я слышал, как он набрал в грудь воздуху, чтобы заговорить, но так ничего и не сказал.
Я кончил писать. В это время он снова подошел к двери и впустил какого-то невидного, жилистого паренька, хотя и заспанного, но в полном дорожном снаряжении. При нем была сума для писем, запирающаяся крепким замком. Он готов ехать, сказал гонец, запихивая в сумку переданные Герейнтом пакеты; поесть он может по дороге.
Герейнт дал ему подробные наставления, и я еще раз убедился, как хорошо он обо всем осведомлен.
- Лучше всего поезжай в Линдум. Король должен был уже покинуть Каэрлеон и двинуться обратно к Линниусу, так что в Линдуме ты сможешь узнать его местонахождение.
Гонец кивнул в ответ и тут же удалился. Так через каких-то несколько часов после моего прибытия в Оликану мое донесение королю (а с ним еще гораздо более важные известия) было уже в пути. Теперь, на досуге, я мог подумать о Дунпелдире и о том, что меня там ждет.
Но прежде надо было отблагодарить Герейнта за службу. Он налил еще вина и, сев передо мной, забросал меня вопросами, с жадностью, от которой сам успел отвыкнуть, слушая о том, как Артур был провозглашен королем под Лугуваллиумом и что происходило потом в Каэрлеоне. Герейнт заслужил эту беседу, и я не скупился. Только уже перед полуночной стражей я сам задал вопрос:
- Вскоре после битвы под Лугуваллиумом не проезжал ли Лот Лотианский в здешних местах?
- Проезжал, но не через Оликану. Есть старая дорога, сейчас это почти тропа, которая отходит от главной дороги и ведет правее. Проезд там плохой, по краю топкого болота, так что редко кто на нее сворачивает, хотя она и срезает угол, если двигаться на север.
- А Лот свернул, хотя двигался не на север, а на юг, в Йорк. Почему бы это, как ты полагаешь? Чтобы его не видели в Оликане?
- Это мне в голову не приходило, - ответил Герейнт. - Вернее, тогда не приходило… У него на той старой дороге есть свой дом. И понятно, что он свернул, чтобы остановиться в нем, а не в городе.
- Свой дом? Ах да. Я же его видел с перевала. Уютный уголок, только очень уж отрезан от мира.
- Ну, он там не часто и бывает.
- Но ты знал, что он туда прибыл?
- Я многое знаю из того, что происходит в наших местах, почти все, - ответил он и кивнул на запертый поставец. - Как старой сплетнице, целые дни сидящей у своего порога, мне больше и делать нечего, как подглядывать за соседями.
- Похоже, что оно и к лучшему. Тогда ты, может быть, знаешь, с кем встретился Лот в своем доме на холмах?
Несколько мгновений он твердо смотрел мне в глаза. Потом улыбнулся и ответил:
- С некой дамой отчасти королевских кровей. Они приехали врозь и уехали врозь, но в Йорк прибыли вместе. - Тут он удивленно поднял брови. - Но ты-то каким путем об этом узнал, милорд?
- У меня есть свои пути.
- Да уж должно быть, - спокойно кивнул он. - Ну, во всяком случае, сейчас все улажено в глазах бога и рода человеческого. Король Лотиана выехал с Артуром из Каэрлеона в Линнуис, а молодая королева в Дунпелдире ждет, когда наступит срок родин. Что она ждет ребенка, ты, конечно, знаешь?
- Да.
- Они здесь и прежде встречались, - сказал Герейнт, как бы заключая: "И вот плоды этих встреч".
- Встречались? И часто? С какого времени?
- С тех пор как я прислан сюда, раза три или четыре. - Это прозвучало просто как деловой ответ на вопрос, а не как сплетня из таверны. - Один раз они тут прожили вместе целый месяц, только нигде не показывались, мы их не видели. Дозоры докладывали.
Я вспомнил опочивальню в царственных золотых и алых тонах. Значит, я был прав. Они - давние любовники. И, в сущности, я мог бы, и не кривя душой, убеждать Артура в том, что отец ребенка - Лот. Здесь, во всяком случае, считают так, о чем можно было судить по спокойному рассказу Герейнта.
- И вот теперь любовь все-таки восторжествовала над политикой. Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить, гневался ли Верховный король?
Он заслужил правдивый ответ, и я ответил:
- Гневался, разумеется, тому, как это все произошло; но теперь он считает, что все устроилось к лучшему. Моргауза - его единокровная сестра, так что союз короля с Лотом все равно подкреплен. А Моргана свободна и может заключить другой брак, когда представится подходящий случай.
- Регед? - сразу же предположил он.
- Возможно.
Он улыбнулся и переменил тему. Мы еще потолковали о том, о сем, затем я поднялся.
- Скажи мне вот что, - попросил я на прощание. - Известно ли тебе было, при твоей широкой осведомленности, о местонахождении Мерлина?
- Нет. Дозорные доносили о двух путниках, но кто это может быть - не знали.
- И куда направляются - тоже?
- Тоже.
Я был удовлетворен.
- Едва ли есть нужда повторять тебе, что никто не должен знать, кто я. И о нашем разговоре ты в донесениях не упоминай.
- Это я понял. Милорд…
- Да?
- Я о фортах на Трибуите и на озере. Ты говорил, что скоро приедут землемеры и расчетчики. Вот я и подумал, что мог бы взять подготовительные работы на себя и прямо сейчас отправить на место рабочие отряды для расчистки площади, рубки леса и дерна, заготовки строительного камня, рытья канав… Если ты дашь мне на то свое соизволение.
- Я? Но я не обладаю властью.
- Не обладаешь властью? Ты? - недоуменно повторил он. И тут же рассмеялся. - Ах, ну да, как же. Я не могу ссылаться на Мерлина, иначе люди начнут интересоваться, каким образом мне стала известна твоя воля. И глядишь, еще припомнят незаметного путника, продававшего травы и снадобья… Но поскольку этот незаметный путник привез мне грамоту от Верховного короля, я, пожалуй, смогу пока действовать своей собственной властью.
- Да, уж придется некоторое время, - сказал я и простился с ним очень довольный.
9
Мы ехали дальше на север. От Йорка начиналась старая римская дорога, которую здесь называют Дерийский тракт, ехать по нему было удобно, и потому мы продвигались быстро. Ночевали, случалось, в тавернах, но чаще, по хорошей погоде, ехали до последнего света, а тогда съезжали на обочину и устраивались на ночлег под каким-нибудь цветущим кустом. Здесь, поужинав, я садился у потухающего костра и пел под звездными небесами, подыгрывая себе на маленькой арфе, а Ульфин слушал и мечтал о своем.
Он был приятным спутником. Мы знали с ним друг друга с детства, когда я сопровождал Амброзия в Бретани, где он собирал войско, чтобы отвоевать у Вортигерна Британию; а Ульфин маленьким рабом прислуживал моему наставнику Белазию. Жизнь мальчика в услужении у этого странного и жестокого человека была тяжелой; но после смерти Белазия Утер взял его к себе, и скоро Ульфин возвысился до положения поверенного слуги. Теперь это был темноволосый сероглазый мужчина лет тридцати пяти, тихий и неразговорчивый, как бывают люди, сознающие, что обречены на одинокую жизнь. Годы, проведенные во власти извращенного Белазия, оставили на нем неизгладимый отпечаток.
Как-то вечером я сочинил песню и спел ее низким холмам Виновии, где по отлогим склонам, поросшим дроком и папоротником, и по широким вересковым пустошам с редкими соснами, ольхами да прозрачными купами берез струятся в узких лесистых оврагах чистые извилистые ручьи.
Мы устроились на ночлег в одном таком березнячке, где земля сухая, а тонкие гибкие ветви, недвижные в теплом вечернем воздухе, свисают вокруг шелковым шатром.
Вот моя песня. Я назвал ее Песней изгнания, позже мне случалось слышать ее с изменениями, обработанную знаменитым саксонским певцом, но первоначальный текст принадлежит мне:
Тот, кто одинок,
Часто ищет утешения
В милосердии
Создателя, Господа Бога.
Печален, печален верный друг,
Переживающий своего господина.
Мир для него пуст,
Подобно стене под порывами ветра,
Подобно брошенному замку,
Где сквозь оконные переплеты сыплется снег
И на сломанном ложе
И в остывшем очаге
Выросли целые сугробы.
Увы, золотая чаша!
Увы, зал для пиров!
Увы, меч, оборонявший овчарню и яблоневый сад
От волчьих когтей!
Умер волкоборец,
Законодатель и опора законов,
А вместо него на королевском престоле -
Сам же тоскливый волк
И с ним орел и ворон.
Я пел, поглощенный своей песней, а когда наконец замерла последняя нота и я, подняв голову, огляделся, оказалось, что, во-первых, Ульфин по ту сторону костра заслушался и по щекам его бегут слезы, а во-вторых, что мы не одни. Ни Ульфин, ни я не заметили, как к нам по пружинящему мху подошли двое.
Ульфин увидел их одновременно со мной и вскочил, выхватив нож. Но было очевидно, что пришельцы не имеют худых намерений, и нож снова исчез в ножнах, прежде чем я успел сказать "убери" и прежде чем шедший впереди с улыбкой протянул раскрытую ладонь.