Тяжело ей, наверно, такими вечерами, когда тишина воцаряется в горах и только шаги соседа-радиста за стеной нарушают это великое саянское молчание.
Некого ждать. А дом еще хранит память о Жорке. Дощатый темный пол еще поскрипывает под его шагами. Окна озаряются фарами его автомобиля.
Если бы я поехал тогда с Жоркой, может быть, все было бы по-иному. Любой ценой я постарался бы удержать счастье, заглянувшее в этот дом.
Поздно.
- Таня, вспомните, Жорка ничего не рассказывал вам перед тем, как это произошло? У него не было никаких неприятностей, опасений?
Я не хочу рассказывать о последнем письме, полученном от Жорки. Пусть для нее это останется нелепой, трагической случайностью.
- Нет, ничего не рассказывал. Я подозревала, что у него произошла крупная ссора с кем-то. Но он молчал. Он был скрытен в своих личных делах. А вы что-то знаете?
- Нет. Не знаю. Может быть, у него остались какие-нибудь записки?
- Только тощий блокнотик. Но в нем я ничего не нашла.
- Петюк не интересовался этими записями?
- Нет.
Дверь неожиданно распахивается, и на пороге появляется маленький хозяин метеостанции с деревянной лопатой в руках. Лицо Тани светлеет. Она улыбается той доброй, чистой улыбкой, какой улыбаются все мамы на свете.
- Вот и мой защитник. Познакомьтесь.
Малыш очень серьезен. Он спокойно кладет сосульку на стол, стаскивает мокрую варежку.
- Вася.
- И я Вася. Значит, тезки.
Глазенки у него от матери - темные, как перезревшие вишни, в черных обводьях ресниц. В окна уже заглядывает вечер. Пора ехать.
- Таня, мне нужно познакомиться с этими записями.
Она приносит блокнот. "Памятка агитатору", - вдавлено золотом по красному ледерину. Цифры, диаграммы. На обложке единым росчерком - "Г. Березовский".
Последняя весть от Жорки.
На чистых страницах, помеченных сверху "Для заметок", Жорка набросал несколько неразборчивых фраз. Наверно, писал, сидя в кабине, положив блокнотик на колено.
"К выступлению на комсомольском собрании во второй колонне (уточнить со Стрельцовым дату)".
"Где-то прочитал: "Жизнь не те дни, что прошли, а те, что запомнились". Это верно. Надо, чтобы каждый день был полновесным. Бывает, оглянешься назад - и не можешь вспомнить ни одного дня. Что сделал хорошего? Не знаешь. Значит, существовал, а не жил".
"…Прочитал в "Курьере Юнеско", что на земле ежедневно от голода умирает десять тысяч человек. Мы сыты, но разве можем забывать о них? Еще не уничтожено зло. Я только шофер. Но кое-что зависит и от меня. Работать, работать так, чтобы как можно скорей для всех наступило счастье".
"Если бы каждый как следует сознавал, что живем мы за счет тех, кто погиб в 1917, 1941-м… Они отдали нам все, что могли, - молодость, жизнь. Мой батя убит в 42-м. Странно подумать - я его ровесник. Ему тоже было двадцать четыре".
"Не тем страшны ворюги и негодяи, что наносят материальный урон. Их немного. Страшно, что они портят людей. Шелкопряд объедает самые нежные листья. Так и они хотят уничтожить в людях самое лучшее. "Чего тебе, больше всех нужно?", "Спокон веков своя рубашка ближе к телу", "Сам живи и другим дай". Это же над погибшими издевательство!"
Жорка, Жорка, узнаю тебя… Смогу ли я пройти по жизни так чисто и незапятнанно, как ты?
Последняя строчка в блокноте, помеченная девятым апреля, кажется мне несколько несуразной. "Выяснить с покрышками. Роль П. 46-я".
Какое отношение имеет запись к тезисам выступления? И что это за "П"? Не случайно последняя строка присоединена к фразе о "ворюгах". Видимо, Жорка хотел рассказать ребятам о каких-то темных махинациях.
Все это, впрочем, лишь предположения. Мне не разгадать смысл последней строки, пока я не познакомлюсь по-настоящему с жизнью на тракте.
Но кое-что я могу узнать и в ближайшие дни. Таня говорит, что авария произошла близ Наволочного перевала. Надо разузнать, кто проезжал через перевал в одно время с Жоркой. Если преступник тоже был на машине, он должен был ехать за Жоркой, выслеживая его, как хищник выслеживает добычу.
- Таня, кто живет близ Наволочного перевала?
- Там целый поселочек, - отвечает она. - диспетчерский пункт, заезжая изба для шоферов.
Это как раз мне и нужно. У диспетчера должен быть журнал, где записаны номера проезжавших машин и фамилии шоферов.
- Если вам что-нибудь понадобится, Таня, вы скажите, я буду заезжать.
- Ничего, я справляюсь.
Она провожает меня к машине.
- Вы поосторожней на этих дорогах…
Высунувшись из кабины на повороте, я вижу желтое пятно света, падающее из окна на снег, и маленькую фигурку на необозримом белом пространстве.
Машина под обрывом
В Наволочном не больше двух десятков изб. Еловый лес - наволок - подступает к домам, он словно отодвинул горы, залил темной зеленью широкую дорогу.
В сумрачной конторе пухленькая девушка, укутанная в шерстяной платок, ставит на путевой лист штемпель. Мусоля пальцы, листает диспетчерский журнал.
- Чтой-то я вас раньше не видала?
- Я новенький.
- Новенький?.. За Наволочным езжай осторожно: километров пятнадцать узкого пути. Второй год ремонтируют.
Я не свожу глаз с диспетчерского журнала. Это плотная, увесистая книга, в ней наверняка записи за целый год. Шестнадцатое апреля, шестнадцатое апреля… Как мне познакомиться с этой книгой чтобы не вызвать подозрений?
Белесые ресницы моргают из-под платка. Девчурка, наклонив голову, старательно вписывает в журнал номер моей машины.
- Сколько вам приходится трудиться, - завязываю я нелепый разговор. - И пальцы в чернилах.
- Да я только помогаю диспетчеру, - охотно откликается девушка. Она поправляет край платка, выпуская на лоб светлый локон.
- Все равно работы много… Небось машин сто в день проходит?
- Что вы! Откуда столько?
- Я же вижу по журналу.
- А что журнал?
Мои вопросы она воспринимает как неуклюжую попытку завязать знакомство.
- Ну, дайте я посмотрю по записям. Наугад, любой день.
Самые невинные и глупые хитрости иной раз действуют безотказно.
- Посмотрите. Все равно ошибаетесь.
Я листаю журнал, всем своим видом демонстрируя легкомысленность этого занятия, а девчурка, украдкой достав зеркальце, поправляет свой локон. Перед "новеньким" ей хочется предстать в лучшем свете.
Страница за страницей: тринадцатое апреля, четырнадцатое, пятнадцатое… За шестнадцатое записей нет! Вся страница вырвана так, что не осталось и корешка…
- Вы правы, девушка. Смотрите, шестнадцатого апреля не было ни одной машины! Не записано.
Девушка отставляет зеркальце и испуганно хлопает ресницами.
- Как нет записей?
Я показываю журнал. Она искренне взволнована:
- Ой-ой! Я же отвечаю за журнал! Сейчас сбегаю за диспетчером.
- Постойте!
Но она исчезает в дверях и через минуту приводит с собой маленького веснушчатого человека в пыжиковой шапке. Полунчик, "саянский гномик"! Он еще не успел сменить контору на новую автомашину, обещанную Петюком.
- Привет! - радостно улыбаясь, он трясет мою руку. - Что за пожар случился?
Девушка объясняет. Полунчик разводит руками:
- Вырвал кто-нибудь на сигарки. Такой народ эти шофера, только и гляди за ними…
- Да у нас никогда такого не было! - возмущается его пухленькая помощница. - Это же просто безобразие!
Полунчик успокаивает ее:
- Ну, что тут страшного?
- Конечно, - поддерживаю я его. - Раскурили небось страничку.
А в голове волчком вертится неотвязная мысль: "Не может быть, чтобы листок вырвали случайно. Из всего журнала этот "курильщик" выбрал страницу именно за шестнадцатое апреля. Необъяснимое совпадение…" Ощупью, в потемках, но я иду по верному следу.
- Ты заезжай, парень, - говорит на прощанье Полунчик. - Корешам всегда рады…
Машина, преданный друг, встречает ласковой воркотней мотора. Заснеженный тракт липнет к колесам.
Сразу за Наволочным один за другим выстраиваются столбы с грозными надписями: "Обгон строго воспрещен", "Ремонт пути".
Груды щебня и песка свалены на правую сторону дороги. Все ближе и ближе 442-й, последний Жоркин километр.
С трудом втиснув свой пульман между щебнем, пропускаю встречную колонну медленно ползущих, сбившихся в кучу машин. Едва последний автомобиль освобождает дорогу, я вырываюсь вперед.
Приближается столбик с цифрами "442".
Тащусь как можно медленнее, прижавшись к откосу, круто уходящему вниз. На дне расщелины клубится паром ручеек. На синеватой хвое кедров ватными хлопьями висит иней.
Вон и машина внизу, у ручья. Не машина, а то, что осталось от нее.
Так выглядят обглоданные зверьем скелеты. Черный остов будто врос в снег. С машины сняли все, что можно было снять. Только тяжелая рама осталась как памятник лежать среди тощего обломанного березняка.
Мне писали: авария - результат скольжения, буксовки на заледеневшем тракте. Но почему же он не выскочил?
Подавшись вправо, я едва успеваю выворачивать руль, чтобы самому не полететь под откос. А что, если бы мой тягач подтолкнули сзади?