Письмо было написано двенадцать дней назад. По прочтении монахиня некоторое время безмолвствовала, внимательно разглядывая подпись.
– Почему вы презираете мою племянницу? – спросила она наконец вызывающим тоном.
– Тогда я не одобрял этого брака, – ответил герцог. – Он был мезальянсом. Осуждать не значит презирать.
– Какую цену вы запросили за спасение Раймона? – допрашивала монахиня.
– Я ничего не запрашивал, – герцог невольно распрямил плечи.
– Но почему же вы немедленно не отправились к герцогине де Клар? – воскликнула монахиня выходя из себя. – Почему? Отвечайте!
– Потому что меня ожидали вы, мадам, и потому что я проделал четыреста лье, чтобы удовлетворить ваше очередное желание.
Возразить было нечего. Мать Франсуаза Ассизская склонила голову и задумалась.
– Месье, – сказала она после продолжительного молчания, – адрес вдовствующей герцогини де Клар указан в письме.
– Я еду туда сейчас же. Позвольте откланяться, досточтимая тетушка. – Герцог поднялся.
– Постойте, – остановила его монахиня, – я не закончила. Я не желаю, чтобы раненого из приемной препроводили завтра в министерство юстиции. Употребите свое влияние на прокурора сегодня же. Мы поймем, истинный он наследник или самозванец, когда поместим его в вашем особняке.
Принцесса Нита запрыгала от радости и захлопала в ладоши. Если бы не принцесса Нита, монахиня, возможно, не сделала бы подобного предложения.
Герцог поклонился в знак согласия.
– В первый и последний раз я собираюсь переступить порог обители, – продолжала монахиня. – Я поклялась покинуть ее только в гробу. Мой дорогой племянник, я прошу вас взять меня с собой. Я хочу вместе с вами нанести визит вдове Раймона де Клара.
ПРАЗДНИК
Вечером Даво устроила себе пир. На душе у нее было легко, карман же, напротив, отяжелел от денег. Она то и дело бросала умиленный взгляд на обновки, разложенные по стульям. Кроме того, мы знаем, что сиделка не обедала, а уж Ролану об этом было известно лучше всех.
Ужиная, Даво разговаривала сама с собой, и не в мыслях, а вслух, что обычно свойственно болтливым людям, которым по долгу службы приходится немало времени проводить в одиночестве.
– Чего уж там, такое не могло долго продолжаться, – говорила она с набитым ртом. – Всему приходит конец. Да я чуть сама не заболела! Сиди днем, сиди ночью, нет уж, хватит с меня… А ты давай, притворяйся себе спящим, – вдруг обратилась она к раненому, направив в его сторону столовый нож. – Держу пари на один франк, что ты не больно важная птица и скоро твои темные делишки выйдут наружу. Уж не беспокойся, в суде тебя заставят разговориться. Ох неспроста тебя ткнули ножом, красавчик. Я вас, прохвостов, насквозь вижу… Я знаю, ты меня слышишь, но мне уже наплевать! – И она опрокинула добрый стакан вина, запивая жаркое.
Ролан и вправду слышал ее и с удовольствием проучил бы сиделку, тем более что аппетит у него снова разыгрался. Но сейчас думы его были не о еде; его сверх меры занимали обновки, развешанные по стульям. Он поглядывал на корсаж, юбку, шаль, чулки, шляпку, туфли, особенно туфли, почти с такой же нежностью, как и сама сиделка.
Желание убежать захватило его целиком. Всего несколько часов отделяло его от ужасной катастрофы. Завтра его тайна обернется громким скандалом, его имя, имя его бедной матери пойдет гулять по свету, обретя ту низменную шумную славу, что в мгновение ока раздувается глумливой молвой. Такая слава похожа на ядовитый гриб, яркий, смертоносный, что в изобилии произрастает на судейских грядках.
В том, что касается суда и следствия, мы привыкли к ужасающему бесстыдству.