Корма была в белых соляных накрапах, кое-где вспыхивали искорки рыбьей чешуи, присохшей к бортам. А возле рубки палуба была безукоризненно чистой - мокрые доски тускнели, высыхая под солнцем.
- Год морген , херре Свенсон! - сказал Людов, ступив на скользкие доски причала.
- Год морген, - отозвался Свенсон с палубы бота. Из-под клеенчатых полей зюйдвестки глядели маленькие, воспаленные глаза.
- Иег форстиррер мааске? - спросил Валентин Георгиевич, остановившись у борта.
- Аддлес икке , - ответил Свенсон, стал с привычной легкостью орудовать на палубе шваброй.
- Херре Свенсон, - продолжал по-норвежски Людов, медленно подбирая слова. - Вы были знакомы в прошлом с капитаном "Бьюти оф Чикаго"?
- О, да! - сказал норвежец. - Я знаком с капитаном Элиотом. Капитан не узнал меня, но потом вспомнил.
- Не расскажете, почему у вас вчера была ссора?
- Вчера у нас не было ссоры, командир.
- Но капитан кричал на вас, когда вы с ним заговорили на боте.
- Да, он кричал. - Норвежец прислонил швабру к борту, поднял с палубы толстый парусиновый шланг. - Может быть, кричал потому, что ему стало стыдно воспоминаний. Может, потому, что не хотел отдавать долг.
- Какой долг, херре Свенсон?
- Сто двадцать долларов, мой матросский заработок.
- Вы плавали у него матросом?
- Я плавал матросом на его судне. Он меня не узнал, это было давно, в довоенные дни.
- На "Бьюти оф Чикаго"?
- Нет, капитан командовал грузовозом "Райзинг Сан". Мы пришли в Чили из Бергена. В порту Вальпараисо меня выбросили на берег.
- И вы вчера напомнили ему о деньгах?
- Нет, не о деньгах. Он был голодный, замерзший. Я просто спросил, когда отошел от штурвала: "Помните меня, капитан?" Он не помнил. Я сказал: "Вспомните Свенсона и Вальпараисо". Он всмотрелся в меня, стал ругаться, кричать. Но я получу с него мои деньги.
- Херре Свенсон, капитан Элиот умер сегодня ночью, - сказал Людов.
- Э, он умер? - меланхолически откликнулся норвежец. - Тогда не буду говорить о нем дурно.
Он включил шланг, пенистой звонкой струей стал смывать с кормы соляные пятна и чешую. Потом устремил на Людова вопросительный взгляд.
- Командир, хотите знать, почему капитан выбросил меня в Чили на берег? В порту он арауканца обидел.
- Арауканца? - переспросил Людов.
- Индейца-грузчика, - пояснил норвежец. Свенсон говорил медленно, грузно чеканя слова, как привык объясняться с русскими друзьями. - Индеец был слабый, больной, уронил ящик на трапе. Капитан стал драться. Когда пил, становился хуже свиньи, да помилует бог его душу. Я удержал капитана. Ну, а мистер Элиот приказал выкинуть меня с судна. Выгнал без цента в кармане. Я голодал в Вальпараисо. Вчера вспомнилось это.
- А потом ночью, на берегу, не заходили к нему?
- Здесь на берегу? Нет, не заходил. После ужина не видел капитана.
Свенсон поднял шланг, включил водяную струю, тотчас выключил.
- А отчего умер капитан?
- Застрелился в отведенной ему комнате, - сказал отрывисто Людов. - Кстати, вы не слышали одиночного выстрела ночью?
- Нет, командир, не слышал. - Норвежец снова включил шланг.
Людов задумчиво зашагал с причала. Придерживаясь за протянутый вверх стальной трос, стал подниматься к домикам на сопке.
- Командир! - донесся со стороны бота голос норвежца. - Отчего умер капитан Элиот?
Людов продолжал взбираться наверх, будто не услышав вопроса. Он и вправду мог не услышать этих невнятных слов, заглушенных плеском и шелестом трущегося о скалы прибоя. А Свенсон не повторил вопроса.
- Окончить приборку! Команде руки мыть! - прозвучал голос из громкоговорителя.
Краснофлотцы убирали голики и швабры, бежали наперегонки к умывальникам, сверкая белизной вафельных полотенец, переброшенных через смуглые плечи.
- Ну вот, и мы тоже прибрались, - сказала в кубрике Люся. Сделала последний оборот бинта, ловко завязала марлевые концы среди курчавых волос сидевшего перед ней матроса. У нее была привычка во время работы ласково разговаривать с ранеными, помогать им отвлечься от мыслей о страдании и боли. Так разговаривала теперь и с американцем, хотя знала, что тот не понимает ни слова.
Негр сидел, послушно вытянув шею, упершись в колени широкими, плоскими кистями рук. Один глаз был скрыт марлей бинта, другой - беспокойный, с кровяными жилками на выпуклом, голубоватом белке - глядел жалобно и беззащитно.
- И ничего с тобой страшного не случилось, - продолжала Люся. Она улыбнулась негру, но не вызвала ответной улыбки.
- Нихтц шреклих? Ферштеен зи?
В школе изучала немецкий язык, - может быть, американец поймет по-немецки? А действительно травма пустяковая. Доктор Дивавин, осмотрев зловещий с виду, кровоточащий шрам над бровью, сказал: ерунда, скоро заживет. Хотя будь травма чуть ниже - от глаза осталось бы мокрое место.
- Товарищ старшина, - позвала Люся.
В кубрик вошел Агеев, положил мыло на тумбочку возле отведенной ему койки.
- Переведите: рана неопасная, доктор сказал, только чтобы не сдвигал повязку, а то может инфекцию занести.
- Задачка! - откликнулся Агеев. - Не знаю, смогу ль объяснить. Особенно инфекцию - исконно русское слово.
Он шутил, но озабоченное выражение возникло на круглом, твердом лице. Не осрамиться бы перед девушкой и американцем. Вот стал нежданно знатоком английского языка!
Однако негр, похоже, сразу понял перевод.
- Мэни фэнкс, - сказал, вытягиваясь во весь свой солидный рост.
- Благодарит вас! - торжественно сообщил Агеев. - Дескать, большое спасибо.
- Ну а ваши руки, товарищ, старшина? Покажите.
- Моим рукам что сделается? - застеснялся боцман.
Но Люся уже взяла его большую жилистую кисть в свои ловкие пальцы, рассматривала с профессиональным интересом:
- Хорошо зажило, шрамов почти не видно. А ведь был сплошной ожог. Как вы, наверное, мучились, бедный!
- Папаша мой всегда говорил: "Для нас мученье - тоже ученье".
Агеев, с влажным от смущения лицом, тихонько высвободил руку.
- Обедать пойдем, сестрица? И Джексона захватим с собой.
- Пойдемте все, - весело откликнулась Люся. Уже давно видела, как, войдя в кубрик, Ваня Бородин следит за ней ревнивым настойчивым взглядом.
Негр, обращаясь к Агееву, взорвался залпами гортанных, сливавшихся одно с другим слов. Показал на табурет, с лежащими на нем шилом, складным ножом, обрезками кожи, потом - на Люсины ноги.
- Предлагает сапожки вам починить, - перевел Агеев.
- Не нужно, спасибо, не нужно!
Она торопливо, смущенно укладывала в медицинскую сумку запасной бинт, вату, пузырек с йодом. Взглянула на свои стоптанные, старые сапожки. Стыд какой! Когда торопилась на катер, не успела даже почистить. А после сушки на камбузе подошвы загнулись, лопнула кожа на союзке. Что подумает о советской девушке иностранец? Неряха, неряха!
Негр заговорил опять. Блеснул длинными зубами, вынул из кармана несколько смятых рублей. Сунул рубли обратно в карман, закрутил головой. Отчетливо, с нажимом произнес:
- Фоо ю визоут мони.
- Бесплатно ремонт вам произведет, - перевел, чуть усмехаясь, Агеев.
- Не нужно, - в замешательстве повторила Люся. - Скажите ему: это запасная обувь. У меня в базе новые, отличные есть.
Она и не сознавала, какой привлекательной кажется окружившим ее морякам: раскрасневшаяся, с карими живыми глазами под тяжелыми локонами волнистых волос. Боялась, Джексон будет настаивать, сконфузит совсем. Но негр замолчал, неожиданно угрюмо.
- А разве он за починку деньги берет? - спросила Люся, когда они вчетвером вышли на воздух. У дверей присоединился к ним Бородин, задорный, колючий. Они шагали по направлению к камбузу, в тонком пении снежного наста.
- Еще как берет! - откликнулся боцман. - Американцы - нация коммерческая, даром трудиться не любят. Вишь, у него с собой целая карманная мастерская. Вчера, как расположился на койке, немного отдохнул, а потом вынул сапожный инструмент. Стал доказывать, что у себя, в Гарлеме, был знаменитым сапожником, много долларов зашибал.
- В Гарлеме? - переспросил Бородин. Убыстрив шаг, догнал Агеева и Люсю, вклинился между ними.
- Гарлем - негритянский квартал в Нью-Йорке, - пояснил боцман. - А вышел у нас этот разговор потому, что один здешний орел свои корочки стал латать, подметка у него оторвалась, когда бежал к зенитке по боевой тревоге. Смотрел, смотрел Джексон, а потом семафорит ему - несолидно, мол, чинишь, непрочно.
С улыбкой он оглянулся на негра. Тот, немного отстав, глубоко, горько задумался о чем-то своем.
- А тут снова боевая тревога, - продолжал рассказывать Агеев, сдерживая шаг. - Бросились ребята к пушкам, орел наш и сапога натянуть не успел. Возвращаемся, видим - Джексон завладел сапогом, подметку тачает. Починил знатно и просит перевести: плати, сколько можешь. Тут и другие стали ему заказы давать, набросали рублей - бери, нам не жалко.
- Разве наши деньги в Америке годятся? - спросила Люся.
- Годятся банковские билеты, достоинством в червонец и выше, - солидно разъяснил боцман. - А я ребят предупредил: рублевками платите, их на золото обменять нельзя.