Прощальная благодарность или гносеология ангелов. – Наблюдаю вот уже четвертый десяток лет: западные девушки, в отличие от российских, совершенно равнодушны ко взглядам тех мужчин, кого они заранее исключили из категории партнеров пусть и в самой отдаленной перспективе, то есть даже мимолетный ответный взгляд как пустяковую милостыню не готовы они подарить мужчинам, не принадлежащим их магическому кругу.
Быть может, правда, они глубоко правы, потому как: "Глядящий на женщину уже прелюбодействует в сердце своем", но, с другой стороны, рано или поздно для любой женщины наступает критический возраст, когда среднестатистическому мужчине ее возраста просто по физиологическим причинам невозможно представить интимную связь с нею.
И женщина это болезненно ощущает, и тогда она благодарна почти любому мужчине за взгляд, который эту начинающуюся и пожизненную невозможность физического контакта с нею дискретно опровергает, – и эта ее благодарность настолько целомудренна и прекрасна, что невольно думаешь об ангелах, у которых должны быть тоже самые субтильные душевные побуждения: но вот именно таких и им подобных как раз быть не может по причине отсутствия или полнейшей незадействованности половых органов, – так что ангелы в этом отношении напоминают скорее тех строгих и безжалостных девушек, о которых упоминалось вначале.
Урок музыки и литературы. – Ко мне в отдел пришли две женщины: мать и дочь, они были удивительно похожи чертами лица, но женское очарование как дар природы и особенно возраста, ощущалось в дочери гораздо острее обычного и, казалось, зримо колебало воздух, – это очарование естественно стекало на меня, без какого-либо кокетства или тем более тайного женского соперничества: так стекает на вас густой аромат цветов.
В свою очередь и чисто человеческое обаяние пожилой женщины, сопряженное с полной искренностью, казалось, требовало с моей стороны равного внимания, – и в этом и только в этом плане соперничало с эротическим дочерним обаянием.
Что я хочу сказать? не то, что бы меня соблазняли, или я чувствовал себя соблазняемым, нет, этого не было и в помине, но я ощутил, действительно, некоторое затруднение в инструментовке собственного взгляда, когда мне приходилось быстро переводить глаза с дочери на мать и наоборот, потому что нужно ведь было не только показать уважение к обеим женщинам, но и воздать должное их женским достоинствам, по принципу: сначала женщина – женщина, а потом уже человек, пусть у одной ее женские достоинства были больше в прошлом, а у другой в настоящем.
Это-то и было трудно, здесь было что-то от виртуозной игры на фортепиано, не каждый может так играть, я, например, не могу, – но меня спасла добродушная улыбка восхищения, на манер Пьера Безухова, в равной мере относившаяся к обеим женщинам вместе и ни к какой в отдельности.
Да, кажется, я нечаянно нашел оптимальное решение, вот что значит русская классическая литература, – иногда она не уступит немецкой классической музыке.
По острию ножа. – Взгляд молодой матери, только что с любовью оторвавшийся от младенца в коляске и с удивлением застывший на лице внимательно взглянувшего на нее проходившего мимо мужчины: как же много сквозит в этом взгляде! здесь и благородная серьезность начинающего материнства, здесь и вопрос о том значении, которое придает мужчина своему вниманию к ней, здесь и обращение к самой себе, почему она вообще отвечает на это странное по отношению к ее новому положению внимание, и здесь, наконец, самая глубинная и отныне неразлучная мысль о том, правильный ли она сделала выбор с отцом ребенка, ибо ее материнское назначение – главное женское назначение – нисколько бы не пострадало от замены личности отца ее ребенка, скажем, вот этим внимательно посмотревшим на нее мужчиной, и здесь же, под занавес, тесно связанные с этой мыслью ощущения вины и стыда.
И вот эта элементарная заменяемость людей при сохранении ролей, которые они играют в жизни, в сущности, основа основ любой истинной философии человеческого бытия, – да, смутное осознание этой великой истины заметно преображает взгляд молодой женщины-матери, – в том смысле, что не дает ему скатиться в болото привычного кокетства.
И тогда, зафиксировав высокую ноту, мужчина приветствует ее, как приветствуют знаменитых актрис, не будучи с ними знакомыми: легким кивком головы и признательностью в глазах, а она ему отвечает тоже как актриса: изящным и молчаливым наклоном головы, – иначе, впрочем, и быть не может: когда в жизни соблюден высокий нравственный канон, она обязательно становится хоть чуточку а красивей.
Пчелиный инстинкт или нынешний вариант мадонны. – Часто приходится наблюдать, как красивая, да и просто сексуальная женщина несет бремя своего женского обаяния как самый настоящий жизненный и даже больше, чем жизненный, почти уже религиозный крест: с тем слегка страдальческим, гордым, печальным, замкнутым и оттого еще более неотразимым достоинством в осанке и в лице, которое показывает, что носитель его все-таки лучше всякого сверхмощного компьютера не только успел заметить и подсчитать бесчисленные тайные и явные вожделенные взгляды мужчин, но и собрать из них своеобразную "пыльцу вожделения и поклонения", а также замесить на ней горький (для большинства) и сладкий (для немногих избранных) мед сексуального благодеяния.
Вот только сама по себе привычка ни на кого не смотреть (и в то же время все нужное и важное замечать), ни от какого мужского внимания не зависеть (и в то же время только о нем втайне и помышлять), исполнять каждый жест так, как будто играешь на сцене (и в то же время с тоской мечтать о том, когда же можно будет, наконец, расслабиться), – она, эта пагубная привычка, делает так, что женщина все больше вживается в красивую роль носительницы креста (то есть сохранять неприступное достоинство для всех без исключения) и все меньше получает удовольствие, когда может положить его на пол (то есть совершить сексуальное благодеяние ради какого-то мужского исключения).
Здесь можно было бы заключить, что роль поглощает человека, и этим все закончить, но справедливости ради следует все-таки добавить, что это правда, но лишь до того момента, пока ее (роль) не сменит еще более великая роль, и ею может быть, как легко догадаться, только настоящая и большая любовь.
И если, во-первых, наша выдающаяся женщина на нее способна, а также, во-вторых, если нашелся достойный ее мужчина, то в таком случае крест недоступности не просто медленно и осторожно снимается с отягощенной спины, но радостно отбрасывается в сторону, – и "человеческое, слишком человеческое" в который раз празднует свою победу над тем, что претендует быть чем-то большим, чем просто человеческое: так в самой лучшей актерской игре роль полностью сливается с личностью актера, и так любая религиозная роль спорит с ролями общечеловеческими, втайне им завидуя и стараясь их превзойти громкостью слов и жестов, монументальностью сюжета, а также общим ходульным величием.