Итак можно сказать, что те стороны фашистского режима, которые были порождены двоевластием или вышеуказанной структурной двойственностью, имели внутреннее дополнение, выражающееся в сосуществовании двух различных центров воодушевления национального движения. Первый имел "вождистский" и популистский, а следовательно, неизбежно демократический характер (так, известно, что Муссолини почти всегда стремился достичь общего согласия, даже когда оно было очевидно вынужденным или заранее подстроенным), что наложило отрицательный отпечаток в том числе на партийные структуры. Значимость этого центра объясняется, прежде всего, слабостью другого - монархического, который в ином случае мог бы направить фашизм в русло традиции. Поэтому приходится вновь признать, что именно слабость прежнего государства сказалась на недостатках фашизма. Живительная сила, проистекающая из иного источника, единственно способная исцелить итальянское государство, вследствие проблематичности (вызванной различными причинами) самой природы этого источника, породила нечто двусмысленное. Впрочем, это также обусловлено определенными историческими обстоятельствами.
Помимо отдельных воззрений Ницше сильное влияние на Муссолини оказали теории Освальда Шпенглера, особенно его тезис о новой эпохе "великих личностей" "цезаристского" типа (заметим, что сам Шпенглер явно переусердствовал, чересчур упростив сложную фигуру Юлия Цезаря), которая должна прийти на смену демократической эпохе. Однако, Муссолини, естественно считавший себя личностью подобного рода, похоже не заметил того, что в системе Шпенглера новый "цезаризм", родственный "вождизму" в его отрицательном аспекте, морфологически и ситуационно относится к конечной сумеречной фазе цикла (к стадии "Zivilisation" противоположной, предшествующей стадии "Kultur", то есть дифференцированному и органичному обществу согласно терминологии Шпенглера), к её закату и, в частности, к знаменитому "закату Запада". Поэтому данное явление, как таковое никоим образом нельзя оценить положительно, хотя Шпенглер и признавал его неизбежность. Положительный характер оно могло бы обрести лишь при условии своего очищения за счёт обращения к высшей традиции, способной дать ему высшее узаконение. С другой стороны, с практической точки зрения маловероятно, чтобы одна "великая личность" сменяла другую, не меняя прежнего курса и соответствующего уровня "величия", то есть сохраняя нормальную преемственность. В Италии различные силы достигли временного равновесия, что было не лишено позитивных аспектов. Однако, это равновесие мгновенно нарушилось как только монархический фашизм двадцатилетнего периода подвергся испытанию силой.
Перейдём к следующей составляющей фашизма, которая в принципе вдохновлялась иным духом, противоположным всему идущему под знаменами масс и их крикливых предводителей. Мы имеем в виду воинскую составляющую фашизма.
Муссолини говорил: "Мы хотим быть и становимся всё более и более воинственной нацией. Не побоимся добавить - милитаристской нацией. Скажем больше - мы становимся нацией воинов, то есть всё более одарённой добродетелью послушания, самоотверженностью, готовностью к самопожертвованию" (1934 г.). Чуть ранее он заявлял (1925 г.): "Каждый должен считать себя солдатом; каждый, даже тот, кто не носит военной формы, а работает в конторе, на заводе, на шахте или в поле; солдатом одной великой армии". Здесь необходимо сделать оговорку относительно "милитаризма": следует различать "воинское" и "милитаристское". Второе понятие скорее применимо к партийным боевым отрядам начального периода фашизма, не предполагавшим качественного отбора. Однако в целом с традиционной и правой точек зрения стремление к определенной милитаризации существования и утверждение "воина" как общего символа можно считать положительными сторонами фашистского движения. В связи с этим необходимо лишь пояснить, что в сущности речь идет о стиле поведения, этике, которая обладает автономной ценностью, независимо от конкретных военных целей. "Воинское" воспитание в положительном, живом, а не "казарменном" направлении безусловно способствует исправлению отрицательных последствий, к которым приводит вышеописанное состояние иррационального и эмоционального единения "толпы" и "народа". Фашизм пытался привить итальянскому народу качество, которым тот вследствие своего индивидуализма почти не обладал, а именно дисциплину и любовь к дисциплине. Кроме того, понимая "опасность буржуазного духа" и питая презрение к "застойному мелкому существованию", фашизм естественно увязывал воинскую направленность с политическим элементом, согласно вышеуказанному противостоянию между политическим и "социальным". Воинский стиль предполагает активную, не показную деперсонализацию и является основным фактором стабильности социально-политического организма. Так армия и монархия, в своей сплочённости служили оплотом истинного государства до революции третьего сословия, демократии и либерализма. Об "аскетическом и воинском ощущении жизни" говорил Примо де Ривера. Этот ориентир неоспоримой ценности, пробный камень призвания. Атмосфера, царящая в "военизированном" обществе прямо противоположна духовно удушливому климату "общества процветания" или "потребления", порождающему разнообразные формы "протеста".
Существенным аспектом воинской этики является понимание службы как чести. Излишне говорить о ценности этого аспекта для политической и социальной жизни. Как известно, фашизм ввёл ношение униформы для государственных служащих, возобновив традицию, ранее существовавшую в других странах, например, России и Пруссии. В сущности это должно было стать символом преодоления бюрократического духа и облагораживания бюрократии. Серому, убогому, всячески уклоняющемуся от ответственности бюрократу, для которого государственная служба отличалась от работы в коммерческой частной фирме лишь размером зарплаты и пенсионным обеспечением (до реформы системы социального обеспечения пенсия выплачивалась исключительно госслужащим), противопоставили тип работника, видящего в служении государству прежде всего великую честь, что, помимо прочего, требует особого призвания. Тем самым, служение государству приравнивалось к воинской службе, а мундир служащего становился символом, обретал ритуальный смысл. Таким образом, бюрократизации армейской жизни, имеющей инволюционную направленность, противопоставили "милитаризацию" как средство дебюрократизации бюрократии, настоящей раковой опухоли демократических и республиканских государств. Это образец правильного подхода, противоположного как механистическому тоталитарному режиму, так и назойливому учительству и морализму пресловутого "этического государства".
Однако отметим, что чёрные рубашки, чёрные куртки и прочее не имеют никакого отношения к вышесказанному. Скорее они связаны с теми сторонами режима, которые имели пародийный, принудительный характер и были обусловлены ранее упомянутой структурной раздвоенностью, отсутствием чувства меры. Поэтому в подобных случаях, связанных с конкретными историческими обстоятельствами и, следовательно, выходящих за рамки нашего исследования, довольно сложно отделить положительное от отрицательного.
Из сходных соображений мы не будем рассматривать и проблему фашистского "милитаризма", о котором, как мы видели, не "побоялся" говорить Муссолини (возможно, излишне увлекшись). Действительно, чаще он предпочитал говорить о "сильной нации", что далеко не равнозначно "милитаристской нации". Естественно, сильная нация должна обладать военным потенциалом, чтобы использовать его в случае необходимости и внушать уважение другим народам. Она должна предусматривать как возможность обороны, так и нападения, в зависимости от обстоятельств; но это ещё не означает "милитаризма". Истина заключается в том, что полемистам демократической и "социальной" направленности выгодна подмена "воинского" - "милитаристским". Тем самым они направляют свою атаку против ранее перечисленных нами общих ценностей, вовсе не обязательно связанных с войной: дисциплины, чувства чести, активной безличности, ответственности, умения повелевать и повиноваться, презрения к болтовне и "дискуссиям", мужественной солидарности. То есть ценностей, основанных на подлинной свободе - свобода для свершения деяний, достойных труда и ведущих за рамки буржуазного "процветания" и растительного существования, не говоря уж о пролетарском "трудовом государстве".
Поэтому в "освобожденной" Италии (освобожденной в первую очередь от задачи по поддержанию высокого напряжения и дисциплины, или этики "воинского" типа, которую, пусть даже в спорной форме, ставил перед страной фашизм, и каковая, к сожалению, оказалась не по плечу большинству итальянцев, вследствие свойственных им наклонностей), прежде всего, постарались подорвать доверие к тем ценностям прошлой традиции, которые сохранились почти исключительно в армии, да и то в довольно урезанном виде. В результате мы имеем "гуманное" отношение к "отказникам", число которых возрастает с каждым днём, как следствие абсурдной идеологии Нюрнберга, узаконившей не просто право, но и обязанность солдата и офицера отказываться от выполнения приказа и нарушать воинскую присягу всякий раз, когда ему это подсказывает личное мнение.