К маю сорок второго года, надо вам доложить, я уже не с одним фашистом встречу имел. Не с подводником, конечно, это из ряда вон, но с летчиками, командирами катеров. У них, я заметил, наступает иногда такое расположение духа, когда кажется, будто все идет без сучка, без задоринки, согласно параграфам инструкции…
- Как у Толстого, - сказал Грибов. - "Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…"
- Именно так! Очень опасное, знаете ли, состояние.
Думаю об этих "ди эрсте, ди цвайте" и мечтаю, как бы вытряхнуть моего фашиста из его параграфов.
Маньков услышал шипение воздуха - фашист продувает балласт. Значит, хочет всплывать. Либо, давая при маневрировании большие хода, разрядил свои батареи, либо выполняет следующий параграф инструкции: хочет вызывать катера на подмогу.
Ну нет! В нашем споре третий лишний!
Маньков доложил: пеленг резко меняется. Ага! Выдержка у фашиста послабее нашей. Уходит от боя!
Объявляю по "переговорке" торпедную атаку. Все подобрались вокруг, повеселели. Гора с плеч!
На курсовом двадцать, с правого борта, дистанция шесть кáбельтовых , подвернув на боевой курс, даю залп! И потом ка-ак тряханет! Взрыв!
- Как - взрыв? - Ластиков даже подскочил в кресле. - Был разве и взрыв?
Он умоляюще взглянул на Грибова. Тот встал из-за стола и подошел к карте. Почти у самого ее верхнего края, между Финмаркеном и полуостровом Рыбачий, голубел широкий ковш Варангерфиорда.
- Маневрировали в остовых четвертях?
- Да.
- Значит, немецкая лодка находилась между вами и берегом. - Профессор многозначительно взглянул на курсанта.
- Берег-то и беспокоил, Николай Дмитриевич, - подхватил Донченко. - Понимаю: посты наблюдения засекли взрыв. Сейчас выбегут из Киркенеса "морские охотники" и дадут мне "сдачи". Я и получил ее потом - в крупных и мелких купюрах: до тридцати глубинных бомб. Но, как видите, сижу перед вами: цел, ушел!
- Перископ уже не поднимали?
- Каюсь, Николай Дмитриевич, не утерпел, поднял. Сразу же подошел к месту потопления и осмотрелся в перископ. Даже в глазах зарябило. Радужные пятна соляра на воде! Пустила моя подлодка сок! Мало того. Взрывом подняло на поверхность всякую фашистскую требуху: клинья, пробки, обломки обшивки, аварийные брусья, крашенные суриком, в общем - полный комплект!
- Не слишком ли полный? - вскользь заметил Грибов и опять посмотрел на курсанта.
2
- Слишком? - Донченко откинулся назад, будто неожиданно наткнулся на невидимую преграду. Ордена и медали на его широкой груди обиженно звякнули. - Иначе говоря, не верите? Да что вы, Николай Дмитриевич! Это даже странно. Немцы сами признали факт потопления!
- И очень поспешно. Еще пятнадцатого мая. А ваш поединок состоялся девятого. Фашистское командование обычно не проявляло такой оперативности извещая о своих неудачах.
Из пачки газет, лежавших перед ним, Грибов вытащил "Дейче Цейтунг" от 15 мая 1942 года.
- Здесь некролог. Сообщается, что в неравном - конечно, неравном! - бою с русскими и погиб кавалер рыцарского железного креста Гергардт фон Цвишен, командир субмарины… Указан ее номер. Цитирую: "Величественной могилой отныне служит ей обширный и пустынный Варангерфиорд. Над капитаном второго ранга фон Цвишеном и его доблестной командой склоняются в траурной скорби торжественные складки северного сияния…" Ну, и далее в том же роде.
- Вот видите! Даже некролог!
- И очень пышный некролог, учтите. За этими "складками северного сияния" я усматриваю кое-что. Чрезвычайно заботились о том, чтобы сообщить для всеобщего сведения адрес могилы: Варангерфиорд. Почему? Опасались, что субмарину Цвишена спутают с какой-либо другой субмариной? А быть может, могила была пуста?.. Да, кстати, каким вы представляете себе этого Цвишена?
- Каким? То есть наружность?
- Да.
Сохраняя обиженный вид, Донченко выпятил нижнюю губу и в раздумье поднял глаза к потолку.
- Наружность, конечно, стандартная. - Он принялся загибать пальцы: - Оловянный взгляд - это наверняка. Поджатые тонкие губы. Расчесанные на пробор волосы. Убегающий назад подбородок. Что еще? В общем, стандартный, описанный уже много раз пруссак, я бы так сказал. Того и жди - раскроет свои бескровные губы и произнесет: "Ди эрсте колонне…" - Он захохотал, но как-то не очень уверенно.
- Вы прямо портретист, товарищ Донченко, - холодно сказал Грибов. - Вот, прошу взглянуть, снимок из той же немецкой газеты, но более ранней. Номер датирован вторым июля тысяча девятьсот сорокового года. - Грибов положил газету перед Донченко. - Похож?
Подводник долго рассматривал газету, пожалуй, слишком долго. Ластиков не выдержал и, привстав, с любопытством заглянул через его плечо.
На снимке Гитлер, осклабясь, вручал орден рыцарского креста коренастому подводнику в полной парадной форме. Подводник был совсем не похож на только что описанного "стандартного пруссака". Лицо его, казалось, состояло из одних углов. Высокий, с залысинами, лоб был скошен, остроконечные уши по-звериному прижаты к черепу. Один глаз был чуть выше другого, а быть может, из-за какого-то повреждения шеи подводник держал голову несколько набок. Вероятно, это и придавало лицу то выражение хитрости, жестокости и вероломства, которое являлось как бы его "особой приметой".
- Скажет ли такой: "Ди эрсте колонне"?
Подводник молчал.
- Вот вам пример дезинформации па войне. - Грибов повернулся к курсанту: - Некролог появился, вероятно, сразу же после того, как Цвишен вернулся на базу.
- Вернулся? Невероятно! А пятна соляра на воде? А крашенные суриком брусья? - Донченко сидел, подавшись вперед, упершись кулаками в колени, взъерошенный, сердитый, красный.
- Установлено, - произнес Грибов профессорски-бесстрастным тоном (и тотчас же Донченко, по привычке, выпрямился в кресле), - установлено, что немцы часто применяли средства тактической маскировки.
- Но я, Николай Дмитриевич…
- Иногда продували соляром гальюн , - продолжал профессор, обращаясь к Ластикову. - Использовали также трубу, через которую выстреливался имитационный патрон длиной до полуметра. Из него выходило газовое облако, и корабли противолодочной обороны, работавшие гидролокатором, отвлекались на это облако. В других случаях выбрасывали патрон, где находились предметы, которые создавали иллюзию потопления: пилотки, брусья, пустые консервные банки.
- Ну, Николай Дмитриевич! Знаю я о тактической маскировке! Честное слово, проходил. Но в данном случае…
- Кроме того, выпускались снаряды или резервуары, из которых выходил соляр.
- Пусть резервуары, согласен. А как же взрыв?
Ластиков с беспокойством посмотрел на Грибова. Да, а взрыв?
Грибов оставался спокоен. Он ответил вопросом на вопрос:
- Секундомер был исправен?
Пауза. Донченко смущенно кашлянул, Ластикову вспомнилась шутка гвардии капитан-лейтенанта. Если часы у офицера были неисправны, Шубин спрашивал вскользь: "А на скольких они камнях?" - "На пятнадцати". - "Маловато". - "Почему?" - "Надо бы еще два. На один положить, другим прихлопнуть!"
Но оказалось, что Донченко вообще не пустил секундомер.
- Не успел, Николай Дмитриевич, - виновато сказал он. - Как-то в горячке боя, понимаете ли… И потом столько с этим Цвишеном возился, - руки даже дрожали, честное слово!
Грибов кивнул:
- Я так и думал. Ваша торпеда взорвалась на несколько секунд позже, чем было ей положено.
- О! Считаете, ударилась в берег?
- Вы же сами сказали, что Цвишен находился между вами и берегом. Вот и взрыв! А затем Цвишен оторвался от вас. Ему очень хотелось оторваться от вас. Почему? Этого не знаю.
- Стало быть, прикинулся мертвым?
- По-видимому. Я думаю, ему это было не впервой.
Донченко расслабил тугой воротничок, потом, оттопырив губы, сделал огорченное "фук", Ластикову даже стало жаль его.
- Цвишен, конечно, не мог предвидеть, - продолжал Грибов, - что его оставят на положении мертвого. Но командование воспользовалось случаем и увело подводную лодку поглубже в тень. Погрузило на время в небытие. Именно тогда она, вероятно, и получила свое прозвище - "Летучий Голландец", Я думаю, впрочем, что это было не столько прозвище, сколько условное наименование. Ведь подводная лодка уже не имела номера. Цвишен был, так сказать, "списан за гибелью в Варангерфиорде". Между тем после встречи с вами начался наиболее бурный период его деятельности. На это имеются указания - не прямые, а косвенные - вот здесь! - Он провел ладонью по лежавшей перед ним кипе газет. - Но главное не в этом,
- В чем же? - буркнул Донченко, Зная своего профессора, он понимал, что тот готовит сюрприз, какой-то решающий убийственный аргумент. Это была слабость Грибова: поражать решающим аргументом под конец.
- Главное, видите ли, в том, - сказал Грибов с деликатной осторожностью, с какой врач сообщает больному неутешительный диагноз, - что, если бы вы потопили подводную лодку Цвишена в тысяча девятьсот сорок втором году, то в тысяча девятьсот сорок четвертом, то есть спустя два года, с нею не встретился бы присутствующий здесь курсант Ластиков.
Донченко ошеломленно молчал. Час от часу не легче! Теперь курсант этот появился!
- Он служил на катере Шубина, - пояснил Грибов. - Знали Шубина?
Донченко угнетенно кивнул. Кто же на флоте не знал Шубина!
- Затем Шубин, - продолжал Грибов, - после встречи в шхерах побывал на борту мнимо потопленной вами подводной лодки и беседовал с ее командиром, а также с офицерами.