— Опечалены, вы? Черт побери! Вы внушаете мне тревогу, если бы я не видел, с каким аппетитом вы завтракаете, я подумал бы, что вы больны.
— Да, — со вздохом сказал старый солдат, — с аппетитом все в порядке.
— Что же вас печалит?
— Предчувствие, — сказал комендант с серьезным видом.
— Предчувствие? — удивился дон Фернандо.
— Да, предчувствие, — вступил в разговор майор. — Я знаю, что на первый взгляд может показаться смешным, что такие старые солдаты, как мы, могут придавать значение таким предчувствиям, которые принято считать признаком больного воображения. Я тоже, как и полковник, встревожен, сам не знаю почему, и каждую минуту жду неприятного известия. Я абсолютно убежден, что над нами нависла страшная угроза, я это ощущаю чисто физически, так сказать; однако, в чем она заключается и откуда грядет — не знаю.
— Да, — подтвердил комендант, — майор говорит истинную правду. Никогда за все время моей военной карьеры я не был так встревожен, как сейчас. Вот уже целую неделю пребываю я в таком состоянии и удивляюсь, как до сих пор еще ничего не случилось. Поверьте дон Фернандо, Господь подает знак людям, находящимся в опасности.
— Я полностью доверяю сказанному вами — слишком хорошо я вас знаю, чтобы усомниться в правдивости ваших слов, но, с другой стороны, вы и майор Барнум не из тех, кто пугается своей тени. Вы столько раз всем доказывали свою храбрость. Так неужели же нет никаких реальных фактов, подтверждающих ваши предчувствия?
— Пока нет, — сказал комендант, — но я каждую минуту жду каких-нибудь трагических известий.
— Полно, полно, дон Хосе, — серьезно сказал дон Фернандо, чокаясь с комендантом. — У вас приключилась болезнь, хорошо известная на родине майора и называющаяся, кажется, сплином. Велите доктору пустить вам кровь, пейте холодную воду и через два дня вы будете со смехом вспоминать об этой шутке вашего воображения. Не так ли, майор?
— Я этого очень желал бы, — сказал тот с сомнением в голосе.
— Жизнь и без того коротка, — продолжал дон Фернандо, — зачем же позволять химерам делать ее к тому же печальной? Ну что может вас тревожить?
— Почем я знаю, друг мой? На границе разве можно быть в чем-нибудь уверенным?
— Полноте! Индейцы сделались кроткими, как ягнята. В эту минуту на пороге появился вестовой.
— Что тебе нужно? — спросил комендант.
— Какой-то вакеро прискакал во весь опор и требует, чтобы вы приняли его. Говорит, что привез важные известия.
— Пусть войдет, — сказал полковник и бросил на дона Фернандо невыразимо печальный взгляд.
— Судьба отвечает вместо меня.
— Сейчас увидим, — ответил дон Фернандо с деланной улыбкой.
Послышались шаги в смежной комнате и явился вакеро. Это был Паблито. Он и в самом деле казался вестником несчастья. Он словно только что с поля сражения. Одежда порвана в клочья и испачкана кровью и грязью, мертвенно-бледное лицо выражало глубокую печаль, столь не свойственную такому человеку, он с трудом держался на ногах — как видно, ему пришлось преодолеть немалый путь до президио. Об этом свидетельствовал и кровавый след, оставленный на полу его шпорами.
Все трое смотрели на него со смешанным чувством ужаса.
— Выпейте, — дон Фернандо подал ему стакан вина, — это подкрепит ваши силы.
— Нет, — сказал Паблито, оттолкнув протянутый ему стакан. — Я жажду крови, а не вина.
Слова эти были произнесены с такой ненавистью и отчаянием, что присутствующие при этом невольно вздрогнули.
— Что случилось? — с беспокойством спросил полковник.
Вакеро отер рукою пот со лба и прерывающимся голосом сказал:
— Индейцы поднялись.
— Вы их видели? — спросил майор.
— Да, я их видел.
— Когда? Сегодня?
— Сегодня утром, сеньор полковник.
— Далеко отсюда?
— Миль за двадцать. Они перешли дель-Норте.