С Волги доносятся гудки пароходов, в городском саду распускаются каштаны, пахнет сиренью и тонко пробивается ландыш. Мы отложили Камчатку на будущее, бросили за спину рюкзаки и в середине мая отправились в Тюмень.
Ранним утром прибыли к небольшому зачуханному вокзалу, который сразу насторожил - город маленький, захолустный, замкнутый. Из вагонов вылезло с десяток пассажиров, не больше. Откуда-то возник Басков в гремящем брезентовом плаще: ночью поливал дождь. Плащ чуть ли не волочился по перрону, и Басков путался в полах, словно невыспавшийся сторож.
- Вы чего, а? - зашумел он. - Где застряли, второй день бегаю встречать, а в экспедиции ждут.
- Сейчас доберемся, - бодро отвечал Петр. - Прохладненько у вас тут, в Сибири…
- Да это еще, можно сказать, не Сибирь, - улыбнулся Басков.
- А что же? - Мы оглянулись вокруг себя, посмотрели под ноги - деревянные тротуары в лужах, над нами высоченное небо, в холодной черноте клумбы робость цветов да тополя, березы только что приоделись в листву.
- Сибирь-то там, - махнул на северо-восток Николай. - А это юг, Зауралье всего лишь. Широта Свердловска… Селезнева позавчера прибыла, Устроилась в тресте.
- На автобусе, что ли, поедем? - поинтересовался Иван. - Или пешком?
- До пристани можно пешком, чтобы город посмотреть, - ответил Николай.
- В экспедицию катер, что ли, ходит, а? Долго ли добираться?
- В нашу-то? - смеется Басков. - Или я не говорил?
- Что говорил?
- Только пароходом, и только третьим классом. - Он посмотрел на нас и снова засмеялся, легко так, покойно. Непонятно нам, почему пароходом, да третьим классом? - Так в Бере-зо-во же экспедиция! Там и база нашей конторы. Отсюда как раз тысяча триста двадцать километров.
- Тысяча триста двадцать?!
- Точно. И все водой. Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет. Пятеро суток, если все благополучно.
- Так вы, Николай Владимирович, говорили, что будем работать в Тюмени на поисках нефти?
- Вот мы и будем искать. Геологической съемкой, картированием, составлением профилей… бурением. Поплывем, по дороге все расскажу.
- Ясно, - пробасил Петр. - Ясно, что дело темное. О Березово впервые слышим. Проездные и билеты нам, между прочим, только до Тюмени выдали…
- Насчет этого не беспокойтесь. А о Березово не говорил потому, что неясно было, возьмут ли вас всех в одну партию. Сейчас выяснилось: берут. Ну, пошли.
- В одной партии мы не наберем материала для полдюжины дипломов, - изрек Юрий. - Нам ведь важен диплом, остальное - ерунда.
- Ну и занудистые вы, парни, - нахмурился Басков. - Будет вам и белка, будет и свисток. Пошли!
И мы тронулись, не спеша и озираясь, от вокзала к пристани, сквозь тихий просыпающийся город Тюмень. Пересекли мост через глубокий овраг, по дну которого пробирался ручеек какой-то дряни, химический, что ли; завод выпускал наружу отходы, и, шлепая по грязи и обходя лужи, вышли к драмтеатру. Первомайская вывела нас к центральной улице Республики, покрытой асфальтом. Как раз в конце ее поднималось и разгоралось солнце, заливая двухэтажные домики, фанерные киоски, редких прохожих и монастырь на другом, западном, конце. Заиграло солнце в лужицах, которые рассекали тюменцы в броднях и тюменчанки в резиновых сапогах, старые татарки в красных хромовых сапожках, обутых в галоши. Улица Республики словно упирается в солнце. Пролегла она ровненько с востока на запад, движутся по ней городские автобусы, измазанные по маковку районные газики, и грузовики гремят по центральной улице - везут кирпичи да доски, а вот зацокали подковы, из-за угла показался воз с клетками, а в клетках гуси, за гусями проплыл воз с сеном, тащил тот за собой упирающуюся корову, хрипло облаивала ее мокрохвостая собачонка. Мы прошли мимо двухэтажного универмага, тот молчаливо смотрел розовыми ночными рубашками, кожаными кепками, плюшевыми жакетами, суконными брюками и алюминиевой посудой, потом направо от нас потянулся серый забор с выбитыми досками. За ним клокотал базар, то ли рынок, то ли барахолка, там мычала скотина, квохтали куры, пахло пельменями, из павильона вышел тюменец с четырьмя кружками пива, за ним, потягиваясь, брела лайка. Напротив базара пустырь, но там что-то копали, грудились стройматериалы. Мы пересекли его и узенькими улочками стали спускаться к пристани.
Рядом с деревянным особняком, украшенным кружевом резьбы, железным флюгером и вычурной печной трубой, притулилась, осев в землю по самые окна, ветхая развалюха и глядится уже не домом, а землянкой, вслед за ней домишко-ухарь с крышей набекрень. И снова особнячок, и балкон его вроде деревянного фонаря подпирают толстенные стояки. Ставни в домах закрыты наглухо, и ворота закрыты - не совсем проснулась еще Тюмень, дремлет, потягивается.
Принять или не принять город можно сразу, все зависит от твоего настроения - зачем ты сюда приехал, что ты ждешь от этого города, думаешь ли в нем обосноваться, каким ты его воображал. Но ведь и у города есть настроение - утром он глядится не так, как вечером, при солнце в мае или в октябре под дождем, в январские будни или в ноябрьские праздники, - есть у города настроение, если есть у него душа. А душа таится в каждом городе, если он не умирает или не собирается зачахнуть и захиреть. Но Тюмень казалась нам немного странной - зеленые мягкие улицы, словно совершенно не тронутые колесами машин, куры вон гребутся, и у каждого домика огород - грядки, а на задах сараюшки поднимаются, дровяники, вон сена копенка видна, корова мыкнула, тетка из колонки воду на коромысле понесла. Нет, конечно, город не узнаешь, если только пробежишься по закоулкам…
Спустились к пристани. Вот здесь народу больше, плотно, густо двигается сюда народ с узлами, мешками, чемоданами.
- Едва билеты достал, - сообщает нам Басков. - Через горком, а так не достать. В первый рейс уходим… вон он, наш "Усиевич".
- Когда уходим?
- Да сегодня к вечеру отчаливаем. Вещи сдадим в камеру, а сами в город тронемся. Здесь в тресте полно наших. Познакомимся, поговорим. Идет?
Камера забита, вещи не берут. И не собираются брать. Басков поторкался, повертелся, снял плащ, на человека стал походить, ткнулся в одну дверь, в другую, из третьей вышел с бумажкой: "Идем!" По бумажке пустили на пароход, поднялись мы в первый класс - там у начальника двухместная каюта. Сбросили вещи, по очереди умылись, галстуки завязали - приготовились нанести визит землякам.
- Куснуть бы чего? - проговорил Витька. - К примеру, порций пять пельменей, а? В Тюмени, я слышал, только пельменями кормят? Как, Николай Владимирович, напельменимся или нет?
Ну и базар, прямо посреди города - торжок. Вдоль забора десятка полтора пельменных и пивных, а пельмени хороши - сочные, вкусные, не как в Саратове. Жмешь на пельмени, а вокруг тебя базар - товар, деньги, товар. Всем торгуют, даже не подумаешь, что такое продается-покупается: и гвозди ржавые, и замки амбарные, и кожи, и шапки теплые, и кадушки, кролики, провода и черепица - чего только нет. Люблю бродить по базару просто так, не купишь ничего, но наглядишься досыта.
Басков мгновенно проглотил свои порции, опрокинул в себя пиво, заказал еще - холодного, свежего, пенистого. На него было приятно смотреть: он приподнимал кружку, слегка откидывал голову, и пиво обрушивалось в рот пенным темным потоком, бурлило водопадом и вливалось, он не сосал его, не втягивал - как-то поглощал и от удовольствия крякал.
С базара мы выбрались, когда солнце приподнялось над городом, высветило его, и улицы, умытые полуночным дождем, и деревья в выстиранной листве - все как-то подобрело, приблизилось, потеряло ту настороженность, что несет в себе незнакомое. Где находится геологический трест, нам никто не сумел толком объяснить, но заборы были оклеены объявлениями, и среди них мы отыскали адрес, хотя и не имели никакого представления, как туда добраться. Басков тоже не знал, хотя один раз побывал в тресте, но его везли на машине, и он не помнил, по каким улицам.
- Идите до кладбища, там найдете! - махнул рукой один из прохожих. И мы двинулись к такому заметному ориентиру, возле которого действительно увидели двухэтажные домики - трест.
Еще в Саратове мы наслышались о главном геологе треста Леониде Ивановиче, и представлял я его почему-то огромным, громобойным парнем с широкой улыбкой, а нам улыбался чуть грустно невысокий, плотный, уже начинающий полнеть сероглазый геолог, такой обыденный в небольшом своем кабинете, забитом картами, схемами и кусками керна. За его спиной на стене геологическая карта в синих и желтых пятнах с пунктирными линиями границ, что проведены чуть-чуть, словно тропинка, - первый след. Карта сама говорила, что работы идут на ощупь, нешироким фронтом, короткими перебежками, на прерывистом дыхании и огромная низменность остается белым пятном, таинственным и неожиданным. Я всегда волнуюсь, когда читаю геологическую карту, словно издалека, из далеких-далеких глубин проявляется физиономия района, его древний лик, и порой он страшен и дик в своей пустынности и заброшенности, ужасен в гуле вулканов, когда извержения стирают Следы прежних эпох, и тогда геологическая биография обрывочна, звучит косноязычно, словно бормотание глухонемого.
Леонид Иванович перехватил мой взгляд и сам вгляделся в карту, будто увидел впервые.
- Нравится?
- Прыжки какие-то, - ответил я - Нервная карта…
- Нервная, - засмеялся Леонид Иванович. - Это она с испугу. Видишь, какой район - почти десятая часть Союза. На нее тысяч пятьдесят работников напустить да сотни миллионов рублей. А сейчас карта, как Золушка… Ну как там Саратов?