Муха уселась на камень и уставилась на нас своими большими глазами.
Бедные мухи давно страдают от груза готовых к самостоятельной жизни личинок. Кобылки же хитры, не желают взлетать, обнажать уязвимые места, чувствуют своих врагов. Здесь, в этом совершенно глухом уголке, нет крупных животных и мухам трудно охотиться.
Я отдохнул у реки, искупался, набрал полную канистру воды и пошел обратно, наверх к биваку в каменистую пустыню над каньонами Чарына к ожидающим воду товарищам. За мной сразу же тронулась и большая компания мух. Их собралось не менее двух десятков. Обгоняя меня и залетая спереди, рассаживались на камнях, повернувшись ко мне головой, ждали, что вот-вот из-под моих ног вылетит желанная кобылка. Я уже успел кое с кем из них познакомиться. Вот самая большая, красноглазая. А вот и самая маленькая, серенькая. У одной продольные полоски на груди очень яркие, у другой темные.
Но кобылок было мало, и такие они предусмотрительные. Один раз нашлась глупая, поднялась в воздух, сверкнула голубыми крыльями и тотчас же уселась на землю. За нею сразу же увязались все мои мухи, и кобылка в воздухе вместе с ними была похожа на комету с длинным хвостом. Самые юркие и быстрокрылые мухи все же успели подбросить ей под крылья личинок. Как бедная кобылочка затрепетала крыльями, как замахала задними ногами, закидывая их кпереди за голову и пытаясь сбросить с себя недругов!
Но что одна кобылка для такой оравы охотников! И таких настойчивых. Никто из них не отстает от меня, рассчитывают на мою помощь.
Я пробрался через каменистую осыпь. Мухи со мной тоже. Перелез через крутые скалы. Мухи от меня ни на шаг не отстали. Долго вышагивал по гребню красных голых гор. Мухи и здесь были со мной. Наконец добрел до бивака, изнывая от усталости и зноя, снял с плеча канистру с водой и шлепнулся в тень машины.
И сюда со мной прибыли мухи. Расселись вокруг, повернулись ко мне головами. Среди них я узнал и самую большую, красноглазую, и самую маленькую, серенькую. Сидят не шелохнутся, надеются, может быть, еще где-нибудь вылетит кобылка.
Напрасное ожидание
Сегодня день, посвященный фотографии, и мы вооружены до предела: два фотоаппарата с обычной и цветной пленкой, киноаппарат со штативом и многими приспособлениями изрядно оттягивают ремнями плечи. Но ветер несется по ущелью, свистит в обрывистых скалах, треплет кусты эфедры и таволги. А там внизу над далекой белой полоской реки Или повисла желтая мгла песчаной бури. Удастся ли сегодня заниматься фотографией?
Глаза всматриваются во все окружающее. Где артисты будущей кинокартины о жизни насекомых пустыни? Вот первая находка: среди засохшей осенней травы виднеется темная норка, аккуратно оплетенная с краев паутинными нитями. Это жилище тарантула - ликоза сингориензис. Хорошо было бы выгнать его на поверхность земли. Но пока мы располагаемся вокруг норы, шевельнулись травинки, из-под сухого листа выполз сам тарантул и, увидев нас, застыл, слегка приподняв передние ноги и выразительно сверкая большими желтыми глазами.
Но паук не хозяин норы. Он самец, бездомный бродяга, давно уже скитающийся по пустыне. Ему на своем коротком веку пришлось пережить не одну схватку с врагами: волосы на его теле кое-где выдраны, двух ног не хватает. Здесь ему посчастливилось, он наткнулся на одну самку и притаился возле нее.
Тарантул предпочитает влажные почвы и селится в солончаковой пустыне. А эта избрала пустынное и выжженное солнцем ущелье Тайгак. Сколько времени она потратила, чтобы в каменистой почве вырыть норку. Немало сил было потрачено и самцом на поиски своей подруги, и не поздно ли он прибыл сюда сейчас, осенью, в сентябре, когда брачное время пауков давно закончилось. Но когда пауков очень мало и им так трудно найти друг друга, быть может (как тут не сказать банальную фразу), лучше поздно, чем никогда.
Самец чуток, зорок и осторожен. Неосмотрительное движение, и он прячется, но убегать от норки не желает, не хочет расставаться с тем, что досталось такими долгими поисками. Наконец его удается поймать в объектив киноаппарата.
Теперь пора приняться за самку. Я беру зеркальце и направляю лучи солнца в норку. Но в ней ничего не видно. В это время самец решительно приближается к жилищу своей избранницы и начинает барабанить педипальпами о его край. Этот прием мне очень хорошо знаком: тарантул вызывает свою подругу, но спуститься к ней не решается. По-паучьему этикету этого делать не полагается. Но хозяйка норы не желает показываться, а нетерпеливый самец продолжает стучать о стенку норы. Киноаппарат нежно стрекочет. Какой замечательный сюжет для съемки!
Что же теперь будет дальше?
Тарантул застыл, ждет. Ждем и мы. Внезапно с объектива киноаппарата падает крышка. Паук напуган и отбегает в сторону. Вот невезение!
Тогда я беру травинку и спускаю ее в норку. Теперь, если ее постепенно вытаскивать наружу, иногда самка считает, что к ней забрался непрошеный посетитель и, пытаясь его прогнать, выскакивает вслед за ней наружу. Но из норы никто не желает показываться.
Время тянется долго. Скучно. Но… мы вскакиваем от неожиданности: из норки стремительно выбегает маленькая серая мышка и прячется в кусты.
Только теперь мы заметили вблизи норки белый кокон тарантула. Он был полон маленькими паучатами, которым пришла пора выходить наружу. Почему хозяйка норы его бросила? Мы раскапываем норку. Она пуста.
Что же случилось?
Видимо, мышка забралась к паучихе, уничтожила ее, выбросила кокон наружу и после обильной еды осталась в норке.
А самец? Он ничего не подозревал о произошедшей трагедии и без толку барабанил педипальпами о край норки в напрасном ожидании своей подруги.
Неудачное место
Сколько лет я собирался проведать в горах Богуты ущелье Карасай, но все что-то мешало. Сегодня, изрядно помотавшись по горам, я увидел его издалека и решил заехать. Не беда, что дорога оказалась очень скверной и нельзя было ни на секунду отвести в сторону взгляда из опасения налететь на камни. С каждой минутой сухие желтые горы с зелеными пятнами можжевельника становились ближе, и вот, наконец, узким проходом открылось ущелье, отороченное скалистыми воротами. Дальше дороги нет, груды камней перегородили путь.
Но какое разочарование! Вся растительность съедена овцами, склоны изрезаны тропинками и земля обильно усыпана пометом животных. А от ручья осталась только большая грязная лужа. В ней кишели мелкие дафнии. Они копошились всюду, толкали друг друга, дружно нападали на красных личинок комариков, теснились возле трупов потонувших насекомых. На воду беспрерывно садились осы и жадно утоляли жажду. Тут же носились жуки-вертячки, а по черному илистому берегу бегало множество мух. Рядом в небольшой куртинке цвели борец и мята, жужжали шмели, порхал желтый махаон с обтрепанными крыльями, летал неутомимый бражник. Он был очень красив, с красными и белыми перевязями и полупрозрачными крыльями. Ни на мгновение не прекращая работы неутомимых крыльев, бражник повисал в воздухе то в одном, то в другом месте, тщательно обследуя цветы, и запускал в них свой длинный хоботок. Посетив все цветы, он начинал их облет заново. И так до бесконечности. Летал, чтобы найти крохотные капельки живительного нектара, выпивал их, чтобы получить энергию для полета. Еще на цветы садились бабочки-белянки, бабочки-бархатницы и бабочки-толстоголовки. Один раз прилетела изумительная оса-эвмена, тонкая, гибкая, в ярко-желтых перевязях, с особенно длинной талией, на которой блестел бордово-красный фонарик-узелок. Оса была очень красива, и я досадовал, что рука нетвердо сжимала сачок, а сердце усиленно колотилось. Напуганная моим промахом, она поспешно скрылась. Может быть, вернется? Надо посидеть подождать.
А погода портится. В скалах засвистел ветер. Из-за гор выползли белые кучевые облака и медленно, величаво, как лебеди, поплыли по синему небу к западу. За ними потянулись длинными полосами серые косые тучи, потом пошла их черная громада. Солнце скрылось. От жары не осталось и следа. Похолодало.
Напрасно я сидел у куртинки борца и мяты. Постепенно ее стали покидать насекомые. Исчез нарядный бражник. Куда-то спрятался махаон. Забились в самую гущу растений белянки, бархатницы и толстоголовки. На грязную лужицу больше не прилетали осы. Жуки-вертячки перестали бешено носиться и вяло кружились на одном месте. Даже дафнии успокоились и оставили в покое красных личинок. А тонкая, изящная с узелком-фонариком оса-эвмена так и не прилетела.
Тучи все темнели и темнели. Временами доносились далекие раскаты грома. Где-то шла гроза. Здесь же, в этих жарких пустынных горах, был только край фронта непогоды. Когда же стало смеркаться, ветер неожиданно прекратился и над горами застыла удивительная тишина. Было в ней что-то тревожное. Ничтожный звук казался едва ли не громким шумом. Урчание желудка маленького спаниеля Зорьки чудилось рычанием барса. Ручные часы тикали так, будто в кузнице звонко били по наковальне молоточки. В городе не знают такой тишины. Она не бывает там такой даже ночью.