- А если он привезет с собой новых людей, которые станут претендовать на то, что принадлежит нам?
- Нам здесь ничего не принадлежит, - твердо заверил губернатор. - Все здесь принадлежит короне, а если не ей, то местным жителям. Только после того, как адмирал любезно подтвердит наши права соответствующими документами, эти земли станут нашими.
Но многие считали несправедливым, что человек, бросивший их на произвол судьбы в богом забытом уголке, будет указывать, на каком куске земли в этом уголке они могут остаться, да еще придется дожидаться его возвращения. И многие, не принимая во внимание ни губернатора, ни туземцев, считали окружающие земли, леса и реки своими.
Вскоре Новый Свет начал сеять раздор среди вновь прибывших.
Тот рай, безусловно, самое спокойное и красивейшее место, которое испанцы видели в своей жизни, скрывал множество невообразимых опасностей. Там, за синими и кристально чистыми водами, за прекрасными коралловыми рифами, за высокими пальмами и шумными лесами, за яркой зеленью с орхидеями, обезьянами и какаду, таились неизвестные враги, показавшие гаитянам, что полубоги столь же уязвимы, как и они сами.
Первой жертвой пал Себастьян Сальватьерра. Однажды утром он примчался из леса, в ужасе крича, что его укусила змея; затем пошатнулся, ухватившись за мачту в отчаянной попытке устоять на ногах; потом его вырвало, лицо его меняло цвет от серого к фиолетовому, и он в страшных судорогах рухнул наземь, чтобы отдать Богу душу, сквернословя при этом так, словно призывал за ней самого дьявола.
От жуткого зрелища у всех перехватило дыхание, ведь, несмотря на все лишения и беды по время плавания, до сих пор не умер ни один человек, и это, безусловно было ужасное событие и предвестник новых несчастий.
Как нарочно, чтобы дать поселенцам повод для самых мрачных предчувствий, всего неделю спустя умер Гавилан с Ибицы, остроглазый впередсмотрящий, волк-одиночка, который приобрел дурную привычку употреблять в качестве снотворного местные плоды - маленькие, темно-зеленые, в черную полоску. При этом он не обратил внимания, что жесткие темные листья этого растения источают белый, липкий и очень ядовитый сок. И вот однажды капли этого сока попали ему на грудь, оставив на ней воспаленные красные полосы, которые вскоре стали сочиться кровью; несчастного охватила лихорадка, у него начался бред, и вскоре он умер, отчаянно призывая какого-то Мигеля, причем никто не знал, кто это такой.
Потом пришел черед гранадца Варгаса.
После того как Варгаса выпороли и оставили на целую неделю под палящим солнцем, его физическое состояние и внешний вид очень долго оставляли желать лучшего, хотя он начал потихоньку приходить в себя, не считая небольших вздутий на ступнях, на которые он поначалу не обратил внимания. Но через некоторое время они начали чесаться и распространились до лодыжек, так что Варгас почти не мог наступать на левую ногу.
Как-то вечером Сьенфуэгос решил помочь ему немного пройтись по широкому центральному двору форта, и тут Синалинга заметила волдыри на ноге Варгаса и в ужасе вскричала:
- "Нигуа"! Это плохо! Очень плохо!
Она заставила гранадца лечь на землю и шилом вскрыла темную припухлость размером с горошину, откуда тут же потекла густая и вязкая жидкость, а из нее выпрыгнула крохотная блоха и поскакала прочь.
- Нигуа! - снова повторила она и быстро затараторила, мешая немногочисленные известные ей кастильские слова со словами собственного языка, которые канарец к тому времени успел выучить. Девушка пыталась объяснить, что эти отвратительные насекомые впиваются в тело, проникают под кожу и откладывают там яйца, а из них потом появляются личинки, питающиеся человеческой плотью, и та сгнивает до самых костей.
После этих слов канарец больше не сомневался, что Варгасу предстоит потерять либо ногу, либо жизнь.
Насколько Сьенфуэгос успел узнать Синалингу, девушка не была склонна преувеличивать и устраивать панику на пустом месте, и о жизни она знала намного больше, чем можно ожидать от голой дикарки с затерянного острова; быть может, не последнюю роль играло то, что она была сестрой вождя Гуакарани, а возможно, просто обладала редким для людей ее расы умом.
- А всё эта девица, повсюду лезет, не к добру это, - заявил при случае мастер Бенито, чьи суждения обычно отличались точностью. - Может, я и ошибаюсь, но ты еще хлебнешь горя, пытаясь от нее избавиться.
- Сейчас я не вижу причин от нее избавляться, - откровенно ответил Сьенфуэгос. - Мне с ней хорошо.
- Хорошего понемногу, парень! - заявил оружейник, погрозив ему напильником. - Если в твоем возрасте позволить женщине полностью тобой завладеть, всё пропало.
Хотя обычно канарец привык прислушиваться к советам своего доброго друга, на сей раз он не хотел принимать их во внимание, однако признавал при этом, что девушка часто бывала довольно требовательной и сердитой. Вместе с тем, она делала жизнь невероятно приятной, особенно в части сексуальных отношений, в которых проявляла себя прекрасной наставницей.
Нельзя сказать, что теперь, после чудесных отношений с прекрасной немкой, Сьенфуэгоса требовалось обучать, но он признавал, что мир любовной игры с виду чрезвычайно примитивен, но при этом предлагает такую широчайшую гамму новых ощущений, что при других обстоятельствах ничего подобного и в голову бы не пришло.
Гаитянка, свободная от запретов строгой христианской морали и ограниченная лишь собственными желаниями или желаниями партнера, умела дать волю воображению и совершала такие безумства, что канарец часто просто стонал от удовольствия, а потом многие часы воображал, как однажды сможет передать богатый опыт той женщине, которую по-прежнему любил больше всего на свете.
Ингрид Грасс в решающий момент его жизни сделала его мужчиной, и теперь он мечтал в один прекрасный день показать ей, что значит быть настоящей женщиной, и поэтому не придавал особого значения тому, что настырная туземка в определенном смысле считала себя и его госпожой, и рабой одновременно.
Очень скоро стало ясно, что с бедным гранадцем случится именно то, чего опасался Сьенфуэгос. После долгого совещания мастер Бенито и старик Стружка пришли к выводу, что если не отрезать ему ногу, несчастный Варгас умрет от гангрены.
Большая часть моряков, подзуживаемые интриганом Кошаком, тут же обвинила в ужасном происшествии губернатора - за несправедливое и слишком суровое наказание гранадца. И в результате трещина, разделяющая две группы, стала еще шире.
На следующий день мастер Бенито заявил по этому поводу:
- В конце концов это плохо закончится.
Дело и впрямь начало приобретать неприятный оборот, когда однажды утром Кошак подошел к Сьенфуэгосу, пока тот мирно рыбачил, сидя на камне, и безо всяких предисловий спросил:
- Ты с нами или против нас?
- Ни хрена себе! - воскликнул пораженный канарец. - Опять?
- Конечно. И теперь у тебя нет той отговорки, что мы находимся посреди океана. Так что придется принять решение.
- И что я должен решить?
- Продолжать ли подчиняться приказам этого сукиного сына, который обращается с нами, как с рабами, или послать его куда подальше и разделить земли с местными, чтобы завтра никто не смог оспорить наши права.
- Права? - еще больше удивился Сьенфуэгос. - И какие же права мы имеем на этих людей или на их земли?
- Мы владеем ими от имени короля и королевы.
- В таком случае, полагаю, что король с королевой и должны ими распоряжаться, - Сьенфуэгос отложил в сторону удочку, с сожалением прервав приятное занятие, и повернулся к астурийцу в надежде его вразумить, насколько это возможно. - Послушай, Кошак! - сказал он. - Мне нет дела до этой кучи дерьма из прав и обязанностей. Единственное, чего я хочу - как можно скорее попасть в Севилью. - Он пожал плечами, все еще не понимая, чего от него хотят. - Так зачем мне нужны эти земли, которые я все равно не смогу взять с собой? Или индейцы, которые мне вообще ни к чему?
- Тебе хорошо за них заплатят.
- За индейцев? - ужаснулся пастух. - Разве они свиньи? Вот что бы ты сказал, если бы им пришло в голову схватить нас и продать людоедам на жаркое?
- Как ты можешь сравнивать? - возмутился рулевой. - Ведь это же дикари!
- А я бы сказал, что мы - дикари гораздо большие, им-то не приходит в голову подобное варварство. А им это было бы сделать гораздо проще.
- Пусть только попробуют! - злобно огрызнулся рулевой. - Хотел бы я посмотреть, как они попытаются, чтобы показать им, кто здесь командует.
Канарец смотрел на него, совершенно сбитый с толку: он даже представить себе не мог, что человеческие существа на полном серьезе могут порабощать своих собратьев лишь потому, что те родились по другую сторону моря, не носят одежды и имеют другие обычаи. Жизненный опыт Сьенфуэгоса был по-прежнему мал, и он вполне отдавал себе отчет и в ничтожности своего опыта, и в бездонной глубине своего невежества, но несмотря на это, какой-то внутренний голос диктовал ему правила поведения, которые казались ему верными и которых он считал нужным придерживаться - во всяком случае, до тех пор, пока не узнает о новых правилах, более значимых.
- Я никогда не завладею чужим имуществом, - объявил он не терпящим возражений тоном. - И ни при каких обстоятельствах не стану никого порабощать. Если это означает быть против вас, то мне очень жаль, но таков мой взгляд на жизнь, и я его не изменю.
- Ну хорошо! - сдался наконец Кошак. - Если ты решил вести себя как идиот, то это твоя проблема, и я уважаю твой выбор. Но как насчет того, другого?
- Кого?
- Губернатора.
- А что не так с губернатором?
- Что многие не желают его принимать. Ты на его стороне?