"Галантная Мария", она же "Санта-Мария" - недолго же ей пришлось плавать под этим громким и почетным именем! - лежала на песчаном берегу, почти нетронутая, но явно непригодная для долгого морского плавания, в тихой бухточке, где не имелось ни людей, способных вернуть ее к жизни, ни инструментов для этого.
Хуан де ла Коса, как всегда невозмутимый, тот самый, что собственными руками построил ее в родной Сантонье, бродил взад-вперед по берегу, осунувшийся и истощенный, не в состоянии смириться с тем, что самое ценное его имущество превратилось в груду бесполезного дерева. Команда пыталась вывести его из ступора, в тревоге задавая вопросы о том, что их ждет впереди в этом затерянном уголке света.
Никто не высказал ни слова упрека в адрес юного Сьенфуэгоса.
Как и в сторону пребывающего в отчаянии Кошака.
Словно все моряки, до последнего юнги, с покорностью согласились, что румпелем правила рука Господа, повернув нос корабля в сторону единственной мели в здешних водах.
- И что теперь будет?
Поначалу Луис де Торрес в ответ на вопрос канарца лишь едва пожал плечами.
- Понтия не имею, - сказал он через некоторое время. - Адмирал и капитаны сейчас это решают, но мастер Хуан де ла Коса уверен, что корабль не починить, а ему лучше знать.
- И что тогда?
- Остается "Нинья".
- Но все на нее не поместятся. Вот бы хотя бы "Пинта" вернулась!
- Сомневаюсь, что она вернется. Возможно, она уже на пути в Севилью, как уверяет Колумб.
- Пинсон никогда бы так не поступил.
- Откуда тебе знать? Кто вообще может знать, почему люди поступают так или иначе? - Луис несколько секунд поразмыслил и, не отрывая взгляда стальных глаз от какой-то точки на горизонте, добавил: - Расскажи еще раз, что тогда случилось.
- Я уже десять раз рассказывал! - возразил Сьенфуэгос. - Ничьей вины в том не было.
- Уверен?
- Все спали.
- Все?
В этом вопросе слышался такой явный намек, что парнишка неуверенно заерзал.
- Все, кроме меня... - он на мгновение запнулся. - И адмирала.
- Который много времени провел на носу. - И после долгой паузы он поинтересовался: - И ты уверен, что он не разглядел мель?
- Если бы он ее увидел, то приказал бы мне сменить курс. Так ведь?
- Этот вопрос я и сам не прекращаю себе задавать, - озабоченно отозвался Луис. - Нынче ночью я прогулялся до того места, в лунном свете и при спокойном море мель видно издалека. Хороший моряк никогда бы ее не пропустил. А адмирал всегда был хорошим моряком.
- Меня тревожат ваши намеки.
- Меня тоже, парень, - последовал интригующий ответ. - Меня тоже, но как ни пытаюсь, не могу выкинуть этого из головы.
В тот же вечер созвали совещание, на котором адмирал держал совет со рулевыми и капитанами. Поскольку было очевидно, что "Санта-Мария" никогда уже не отправится в плавание, а "Нинья" явно не возьмет на борт всех, не подвергаясь при этом смертельному риску, то единственно приемлемым решением было оставить часть команды на Эспаньоле, чтобы они основали здесь поселение и дожидались возвращения Христофора Колумба, давшего слово чести, что через год непременно вернется.
Командующим в форте Рождества, как теперь называли поселение, стал дон Диего де Арана, серый и лишенный харизмы человек, чьим единственным достоинством было то, что ему посчастливилось быть троюродным братом доньи Беатрис Энрикес, любовницы недавно провозглашенного вице-короля Индий. Его заместителем назначили королевского вестового Педро Гутьереса, по странному совпадению именно того единственного члена команды, кто уверял, что видел свет на земле, когда ему указал на это в ночь на одиннадцатое октября адмирал.
Двадцать человек - главным образом, те, кто не слишком дружил с морем, или имеющие серьезные проблемы с испанским правосудием, решили остаться добровольно, рассчитывая устроить свою жизнь на этой прекрасной, плодородной и гостеприимной земле. К сожалению, двадцати человек оказалось недостаточно; нужно было оставить на острове по крайней мере еще столько же - по доброй воле или силой.
- И исходя из чего будут решать, кого приговорить к изгнанию, возможно вечному, из своих домов и семей, если мы не знаем, когда вернемся и вернемся ли вообще?
Вопрос мастера Хуана де ла Косы повис в воздухе, и все глаза собравшихся в хижине обратились к вице-королю, на котором лежала ответственность, но дон Христофор Колумб в очередной раз продемонстрировал удивительную способность уходить от решения сложных вопросов.
- Пусть решат сами, - сказал Колумб.
- То есть как? - удивился старший из Пинсонов. - Почему решать будут они?
- Потому что именно они должны это сделать, - прозвучал краткий ответ. - Не считая Кошака, рулевого, оставившего свой пост - должен же он хоть как-то искупить свою вину. Плюс три-четыре бунтовщика, которых я предпочитаю оставить здесь. Что касается остальных, то придется решать путем голосования, кто плывет назад, а кто остается.
- Кончится тем, что они друг друга поубивают!
- Ничего, мы постараемся этого не допустить. Я хочу, чтобы эти имена завтра же лежали на моем столе, потому что через пять дней мы снимаемся с якоря и берем курс на Испанию. Чем скорее отчалим, тем скорее вернемся.
Как-никак, а адмирал был вице-королем Индий и мог отдать любой приказ, в том числе казнить любого, причем ни перед кем не отчитываясь, и потому никто не желал оспаривать его решения.
Количество добровольцев и осужденных все равно оставалось недостаточным, и теперь предстояло определить еще двенадцать человек, чтобы оставить их на острове "по-хорошему или по-плохому". Но вопреки решению адмирала, выборы этих несчастных прошли не путем голосования, а при помощи процедуры, с результатами которой людям намного проще было смириться, учитывая их привычки, а именно - при помощи карт.
Все, за исключением стариков, больных и отцов многодетных семей, собрались в одной из отдаленных хижин селения - подальше от зорких глаз адмирала и его ближайших сподвижников. Здесь они расстелили грязное одеяло, на котором Кошак, взявший на себя роль крупье, поскольку ему уже нечего было терять, раскидывал карты.
Но всё же, в попытке добавить к жребию хоть немного логики, он решил распределить участников согласно их роли на борту, чтобы боцманы сражались с боцманами, марсовые с марсовыми, плотники с плотниками, а юнги с юнгами.
И потому, по воле судьбы и по причине самого скромного положения в команде, канарцу Сьенфуэгосу предстояло состязаться с единственным столь же ничтожным по положению человеком - Паскуалильо из Небрихи, который, как и он, постоянно проигрывал.
- Ну что ж, - воскликнул Кошак с довольной ухмылкой - очевидно, ему нравилась роль вершителя судеб. - А теперь посмотрим, кто дополнит злосчастную дюжину несчастных, что останутся гнить в этой вонючей дыре!
С этими словами он принялся медленно тасовать карты, стараясь как можно дольше держать всех в напряжении.
- Вот ты! - велел он наконец, ткнув пальцем в толстого повара по имени Симон Агирре. - Сними!
Моряк дрожащей рукой переместил колоду, и сидящие по бокам рулевого Паскуалильо из Небрихи и Сьенфуэгос затаили дыхание, а их сердца гулко забились, чуть не выпрыгивая из груди. Оба прекрасно знали, что стоит на кону, а канарец в особенности - ведь он понимал, что, если проведет на другом берегу океана еще год, то никогда не сможет воссоединиться с Ингрид.
- Как всегда, старшая карта бьет, - заявил Кошак. - И ничего не желаю слушать! Ты первый, Паскуалильо, - кивнул он парню, и тот медленно, словно нехотя, слегка потянул на себя карту, а потом вдруг резко бросил ее на старое одеяло.
- Дама!
Из уст Паскуалильо вырвался крик радости, а рыжий почувствовал, как по лбу заструился холодный пот: он знал, что по правилам игры даму может побить лишь король.
С раздражающей медлительностью самозваный крупье объявил новую карту:
- Дама! - огласил он.
Глухой ропот разнесся по хижине, когда возникла неожиданная задержка; все шеи вытянулись вперед, наблюдая за этой сценой.
- А теперь твоя очередь, Гуанче, - сказал Кошак. - Давай, тяни!
- ДАМА!
Сьенфуэгос удивленно вскрикнул - ведь дважды выпала карта одного достоинства, просто невероятно. Настал черед соперника, и вскоре недавно улыбающийся Паскуалильо побледнел и уже готов был разрыдаться.
Кошак смерил его долгим презрительным взглядом, а затем принялся раздавать карты, сказав лишь одно:
- Не будь дерьмом, мать твою! - рявкнул он. - Кончай хныкать и веди себя, как мужчина.
Карта легла на одеяло.
- КОРОЛЬ!
Когда корма "Ниньи" окончательно исчезла за горизонтом, удаляясь на восток, мрачное безмолвие, словно огромная черная чайка, раскинуло свои крылья над головами тридцати девяти человек, застывших у кромки воды. Они глядели, как судьба перерезает пуповину, связывающую их с привычным миром.
Даже самые черствые ощутили в сердце пустоту и безмерную печаль - как те, кого заставили остаться на острове силой, так и те, кто решил добровольно отречься от своей страны и прошлого.
Человеческая жизнь состоит не только из плоти, крови и надежд на лучшее будущее, но и из воспоминаний и переживаний, а этой жалкой кучке людей суждено было отрезать такую существенную часть своего существования и свести все помыслы только к Новому Свету, который они пока знали очень поверхностно.
Сьенфуэгос лежал на причудливо искривленном стволе пальмы, роняющей плоды в море, которая и почти горизонтально распласталась над белым песком пляжа, и пытался сдержать горькие слезы, наполнившие солью глаза. В этой борьбе он становился мужчиной.