Улица эта была тихая и почти целая, снаряды ее тронули мало, несколько воронок, испортивших асфальт, были заделаны камешником, привезенным с реки, затем засыпаны песком и плотно утрамбованы. Война ведь почти закончилась, по Бад-Шандау уже вряд ли будут бить пушки, можно начинать ремонт, а потом, поднатужившись, собравшись с духом и начать отстраиваться. Заново. Уже без Гитлера.
Капитан вошел во двор небольшого кирпичного дома, обнесенного железной оградой, на крыше дома красовались свежие заплаты - несколько листов железа были сорваны взрывной волной, посечены осколками, скручены в рогульки, и хозяин, не имея под руками никакого другого материала, взял пару пустых металлических бочек, расклепал их, выпрямил листы и пустил на крышу. Горшков постучал костяшками пальцев в дверь.
- Хозяи-ин! - Снова постучал в дверь.
Занавеска за одним из окон шевельнулась, в раздвиг двух половинок кто-то выглянул, и дверь отворилась.
Ефрейтор Дик, сидя в додже, удивленно распахнул рот:
- Прямо сказка какая-то. Капитан уже и тут заимел знакомства.
- Не замай капитана, иначе дело будешь иметь со мной, - предупредил Мустафа. Ефрейтор покраснел еще больше, сквозь ожоги, казалось, вот-вот проступит кровь и не произнес больше ни слова. - Вот это правильно, - оценил его молчание Мустафа.
А капитан знал, куда и к кому пришел, потому так смело и стучал в дверь. Все дело в том, что вчера утром к нему заявился необычный посетитель - местный столяр с руками, изуродованными в гестапо: у столяра были расплющены два пальца, а с нескольких с корнем содраны ногти.
- Ты комендант? - колюче глядя на Горшкова, спросил столяр.
- Я. Временно, - ответил Горшков, попросил Петрониса: - Пранас, переведи!
- Нет ничего более постоянного, чем временные назначения на должность, - ворчливо произнес гость, оглянулся привычно и, пошарив искалеченными пальцами в кармане пиджака, достал удостоверение - книжицу в красном матерчатой переплете, аккуратно развернул ее. - Я - член Коммунистической партии Германии, - произнес он торжественно, голос его, глуховатый, с простудными трещинами, неожиданно обрел звонкость, морщины на лице разгладились.
- Очень приятно, - ответил Горшков удивленно - не думал он, что в Германии еще сохранились коммунисты, гестапо в последние годы жестоко вылавливало их, вырубало под корень, взял рукою под козырек, назвался сам.
- Сохранились коммунисты, - прежним ворчливым тоном произнес гость, - я не один в городе, нас целая ячейка… Подпольная.
- Ячейка большая?
- По нынешним временам большая. Четыре человека.
- А где остальные? - спросил Горшков почти машинально, понял запоздало: вопрос этот - неуместный.
Столяр засипел простуженно и выдохнул шепотом, едва слышно:
- Остальные казнены.
Как всякий комендант - пусть даже временный, - Горшков обладал властью, поэтому он поразмышлял немного и назначил столяра бургомистром Бад-Шандау.
К бургомистру он сейчас и приехал. Столяр, сидя на табуретке с мягким верхом и поставив на стол таз с горячей водой, отпаривал искалеченные руки, постанывал и ерзал задницей по верху табуретки - ему было больно.
Увидев капитана, он привстал и произнес каким-то измученным и одновременно очень спокойным, почти угасшим голосом:
- Сегодня в Берлине не стало Гитлера.
Горшков не выдержал, повел головою в сторону, словно бы горло ему сдавил тугой воротник, выплюнул зло:
- Надеюсь, у собаки была собачья смерть! Тьфу!
- Вместо себя Гитлер оставил гросс-адмирала Деница. По радио объявили, что Гитлер пал на боевом посту.
Капитан отплюнулся еще раз:
- Тьфу!
Столяр вытащил из таза одну руку, потом другую и, кряхтя, потянулся к приемнику, ухватился пальцами за пластмассовую бобышку, включил. Послышались звуки музыки - протяжные, навевающие уныние, капитан этой музыки никогда не слышал. Столяр пояснил:
- Седьмая симфония Брукнера. Ее очень любил покойный фюрер. - Губы столяра презрительно сдвинулись в сторону.
Симфония неожиданно прервалась, и послышался голос диктора:
- Наш фюрер Адольф Гитлер, сражаясь до последнего дыхания против большевизма, сегодня пал за Германию в своем оперативном штабе в рейсхканцелярии.
Презрительная улыбка на лице столяра расширилась.
- Пал за Германию, - хмыкнул он. - Пристрелили небось, как шелудивoго пса, и бросили в канаву. Еще, может быть, облили бензином из канистры и подожгли.
- Откуда такие сведения? - спросил капитан.
- Это не сведения, это - предположение.
- Тридцатого апреля фюрер назначил своим преемником гросс-адмирала Деница, - продолжал вещать диктор.
- Вот, - сказал столяр.
- Сегодня слушайте обращение к немецкому народу гросс-адмирала и преемника фюрера, - произнес диктор напоследок, в приемнике что-то щелкнуло, и послышались заунывные звуки симфонии, сочиненной неведомым Брукнером.
- Собирайтесь, - подогнал капитан столяра, - надо проехать по здешним хозяйствам, узнать, кто какие продукты может дать городу.
- Хорошее дело, - одобрил столяр.
- Иначе горожане от голода и вас и меня вздернут на каком-нибудь крепком суку.
- Я знаю несколько хороших фермеров, - сказал столяр, - они помогут. А я тут вот что сочинил. - Выдвинув ящик стола, он порылся в нем, извлек лист бумаги, протянул капитану. - Вот.
Горшков взял лист, повертел его и передал переводчику.
- Пранас, посмотри, что это?
Тот прочитал бумагу и, с трудом сдерживая улыбку, прижал к губам пальцы. Наклонил пониже голову, чтобы столяр не засек улыбку, если она вдруг прорвется и он не сдержит ее.
- Это документ. Наши немецкие товарищи провели первое открытое партсобрание и вынесли постановление… - Петронис покашлял в кулак.
- Ну!
- В постановлении написано: "Запрещается всем бывшим членам нацистской партии ловить в Эльбе рыбу".
Капитан также покашлял в кулак. Невольно.
- Ну и ну! Судьбоносное постановление, ничего не скажешь. Значит, поступим так, Пранас… Ты переведи поточнее. Если партийная ячейка сможет снабжать рыбой население Бад-Шандау, беженцев, госпиталь и всех остальных, я готов утвердить это постановление. Если нет, то и суда нет.
Столяр замялся, губы у него неожиданно приняли обиженное выражение, он развел руки в стороны.
- Ага, - сказал капитан. - Вижу, что партийная ячейка не готова кормить город рыбой. Постановление временно замораживается. Поехали, бургомистр, к фермерам.
Столяр закряхтел досадливо, ткнулся в один угол, в другой - искал свою выходную одежду. Что-то нашел, чего-то не нашел, закропотал недовольно, замахал руками на жену - та также заметалась по дому…
Через пять минут выехали.
Следов войны за городом было втрое больше, чем в самом Бад-Шандау. В городе люди хоть и не очень старались по этой части, но все же пытались убрать скорбные следы, засыпали воронки, растаскивали крюками горелые дома, спиливали изувеченные деревья, пускали их на корм для печей, обогревались сырыми ночами и варили еду, а в полях и в лесах изуродованная земля так и оставалась изуродованной землей, никто ее не лечил, не обихаживал.
Сидя в машине, среди автоматчиков, столяр затих, сжался, превращаясь в этакого старого мыша, боящегося кота, щурился подслеповато - он не узнавал землю, по которой так много ходил и ездил, рот у него сомкнулся в печальную скобку, отвердел, и сам он сделался печальным, здорово одряхлевшим.
Неуютно он чувствовал себя. Мотор доджа гудел натужно, разведчики держали автоматы наготове - из-за любого куста ведь могла выплеснуться свинцовая струя.
Но пока не выплескивалась, было тихо - доджу везло. Птиц тоже не было слышно - вернувшись, они старались найти себе места поспокойнее, без стрельбы и взрывов, - и переселялись туда. Таким местом у них, похоже, считался и городок Бад-Шандау, там птичьи голоса все-таки звучали.
Поездка не была удачной, проку от нее оказалось ноль: разведчики побывали в трех хозяйствах, и во всех трех им отказали - продуктов, дескать, нет, коровы, напуганные войной, перестали доиться, а куры нести яйца… "Самим бы выжить", - дружно хныкали фермеры.
Столяр был обескуражен. Даже его старый приятель, с которым он выдул не менее трех цистерн пива, - толстый, с бородавчатым лицом Курт Цигель, - и тот развел в стороны полные конопатые руки.
- Извини, Эрих, - сказал он столяру, - сам не знаю, как буду выкручиваться… Ничем не могу тебе помочь.
Маленькие заплывшие глазки его при этом ускользали в сторону, на своего пивного приятеля Цигель старался не смотреть. Все было понятно.
- Ах ты, старый куриный желудок, - сказал столяр фермеру, - обожравшийся сосискоед, павиан облезлый. - Голос у столяра сделался расстроенным, дрогнул, он махнул рукой слабо и полез в додж.
Уже в кузове доджа пробормотал угрюмо:
- Только о своем пупке и думает. Сопля бородавчатая, индюк вареный, сарделька, набитая салом… Тьфу! Тухлая задница!
- Мы в эту задницу можем вставить клизму, - сказал Горшков.
- Не надо. Хозяин он неплохой, и человек неплохой. - Столяр поправил пальцами подбородок, будто получил прямой удар в челюсть, глаза у него покраснели. - И заначка у него имеется, это совершенно точно. Надо только Курта раскочегарить. А вот как раскочегарить, пока не знаю, - столяр вопросительно приподнял одно плечо.
- Ладно, поищем способ, - пообещал ему капитан. Он сейчас думал о том, что придется вновь пойти к подполковнику в штаб и после того, как прозвучит унизительная нотация, попросить продукты… Хотя бы немного. Но даст ли подполковник что-то - это большой вопрос.