- Да помилуй, Мамонов! я терпеть не могу пуделей. С чего ты взял, что я желал иметь пуделя!
- Ну, и не нужно… не отдам вам пуделя… не дам, не дам… не дам - и не просите! - И, вставив в один угол своего огромного рта, который при этом весь искривляется, тоненький деревянный чубучок с медной трубкой, Мамонов обертывается к вам в пол-оборота, смотрит на вас, через плечо, с язвительной улыбкой и продолжает: отвезу его к барону М., он мне даст за него такого выжлеца, что чудо!
А барону пудель нужен столько же, как и мне.
- Да ведь барон не охотник: откуда ж возьмет он тебе выжлеца?
- Барон-то не охотник! Да у него дядя в Орловской губернии: барон оттуда выпишет для меня выжлеца глебовской породы, от Потешая и Заливы… дочери мясоедовской Заливы… и проч., и проч., и пошел рассказывать родословную своего будущего выжлеца.
Вот к этому-то чудаку и заехал я по дороге в Тарумовку. Он жил в саду у Ас. Я нашел Мамонова по брюхо в воде: он, с Магометом, ногайцем-работником, ловил рыбу в озере, образованном разливом Терека в нескольких стах шагах от этого сада. Не знаю, по каким правам - по праву ли сильного, или по праву primo occupandi - Мамонов присвоил себе озеро, - только он никому не позволял ловить в нем рыбу, а ловил лишь сам, ел, солил, дарил всем знакомым, кормил ею и ногайца своего, и даже собак…
- А! Николай Николаевич! Вот славно! Спасибо, что заехали… А вот я покажу вам, какие у меня сазаны. - И Мамонов отправляется в садок, погружает в воду свои огромные руки, с засученными рукавами по самые плечи, долго копается в садке и наконец вытаскивает огромную щуку. - А, это не сазан, - замечает он, - я угощу вас сазаном. - Мамонов бросает щуку в воду. Брызги летят ему в лицо; но он продолжает искать сазана, снова выпрямляется и вытаскивает, но опять не сазана, а сома. Сом вырывается и уходит в озеро. - Ан ушла! - кричит мой приятель. - Лови! Ахмитка! Лови!
Но Ахмитка, который остался среди озера один, с концом бредня в руках, смотрит очень хладнокровно на бегство сома.
Наконец, я увел Мамонова от озера домой.
- Чего хотите: чаю, водки, вина, арбуза, сазана, дыни?
Но вот он успокоился и начинает говорить об охоте. Через несколько минут у нас уже и спор завязался, и вот по какому случаю. Несмотря на все удобства охоты в кизлярских садах, а может быть, и по причине этих самых удобств, я не люблю ее. Когда я хожу по этим фруктовым аллеям, по этим чистым и правильным дорожкам, смотрю на эти хорошенькие домики, мне все кажется, что я не охочусь, а просто гуляю. То ли дело лес! Стоишь на дорожке. Ничего не шелохнется. Разве кой-где свистят синички, или высоко в небе плавает орел, изредка посвистывая, или сойка с шумом перелетит с дерева на дерево… и опять все тихо… Но вот отозвалась собака, другая, - и пошла потеха… А тут, в садах, стоишь на дорожке да прислушиваешься к собакам, а подле тебя поют бабы, или армянин бранится с своим тамадой (выборным) или какая-нибудь Жучка, усевшись против тебя на крыше, лает с остервенением, так что ждешь, скоро ли она, проклятая, охрипнет или лопнет. Наконец, собаки гонят прямо на тебя… ждешь, вот-вот выскочит… Глядишь, русак повернул, пролез где-нибудь через забор и очутился на дворе. Навстречу ему бросилась целая стая дворовых собак, сбила гончих, - и русак ушел. Ищи его!.. Кроме того, в садах не может быть хорошего гона: по дорожкам везде сбой, пыль, так что не успеют толкнуть русака, как он уже и на дорожке. Лиса и чекалка еще держатся несколько времени, лазят где-нибудь по чаще, - зато если прорвутся или пойдут ползать по хейванам, из сада в сад, то уведут собак бог знает куда.
Мамонов знал это очень хорошо, но все-таки спорил до слез, что его Проворка никогда не собьется и станет гонять по садам с утра до вечера.
- Вот останьтесь: сами увидите. Завтра пойдем на охоту… сейчас пойдем…
- Нет, я еду не медля.
- Ну, поезжайте себе смотреть, как мужики дворняжками свиней травят; а я уж не поеду с вами, ни за что на свете не поеду: чтобы моих собак там перерубили кабаны… ни за что!..
- Да я и не зову тебя. Я и своих собак не взял.
- Ну, уж и не зовите: не поеду, да и кончено!..
Так мы расстались с Мамоновым. Я обещал ему поохотиться с ним на обратном пути дня два в садах, и отправился. К вечеру я был в Тарумовке.
4. Травля кабанов
Это было в субботу. Хозяин, у которого я остановился, был охотник. Услыхав, что я приехал собственно за тем, чтобы посмотреть на их охоту, он с удовольствием вызвался все устроить к завтрашнему дню. Еще с вечера явилось ко мне несколько человек мужиков, которые сами предлагали идти с нами, во-первых, потому, что охота назначалась в воскресенье, а во-вторых, оттого, что я обещал ведро водки и впредь отказывался от своего пая. Даже охотников могло набраться слишком много; но мой хозяин Антип взялся быть распорядителем и принимал в товарищи только дельных охотников и, притом, с хорошими собаками.
- Откуда достаете вы собак? - спросил я у моего хозяина.
- Откелева? - отвечал он с расстановкой. - Да мы нарочно для охоты держим своих собак. Ты думаешь, барин, что всякая собака пойдет за зверем. Ан нет! Это тоже природой бывает. Вот еще покойный отец мой был охотник: так у меня еще его породы собаки остались - так вот они и хорошие. Супротив моих собак ни у кого не будет! Разве у Балаша Хомки - тоже добрые псы, тоже хорошая порода…
- А я слыхал, что вы ловите собак в Кизляре, в рыбном ряду, - заметил я.
- Бывает и это, - ответил Антип, ухмыляясь. - Да ведь это от нужды: ведь много, барин, собак пропадает, право слово… Иногда на такого зверя нападут, что собак пять аль шесть перепортит.
- А людей не ранит?
- Нет, бог миловал… Покойника батюшку зверь обранил было, да легко: только ногу попортил… да ничего - зажила…
Мы вышли из дома рано. Нас было сам-десять; у каждого по две или по три собаки. Все охотники были в зипунах и поршнях; у каждого - нож или кинжал на поясе и сумка через плечо. Только некоторые имели ружья, - но что за ружья! Солдатский ствол с азиатским замком; винтовка с азиатским замком; почти во всех ружьях снасть была привязана разными ремешками; ложа непременно поколона, и т. д. Между тем, многие из этих ружей били порядочно, как я мог заключить из разговора хозяев их.
Впереди всех шли, калякая меж собой, Антип и Балаш, как видно, большие приятели. У первого, вместо всякого оружия, был штык, насаженный на древко; у Балаша - также штык, служивший ему вместо подсошки. За ними ехал я, на моем вороном маштаке; сзади, один за другим, тянулись другие охотники, со своими собаками… и что это за собаки! Тут и красные кудлаши, и ублюдки от гончих и легавых, и поджарые выборзки, и остроухие какие-то шавки. Мне было и смешно, и совестно, и даже досадно идти на охоту с такой стаей. Что, если бы с а м Мамон, этот педант охоты, этот Немврод кавказских лесов, или даже приятель мой; М. увидали меня!..
Но вот мы вышли из деревни и стали огибать сады. Справа у нас расстилалась степь, покрытая туманом, который только что, местами, начинал подыматься. Чахлые кусты обожженного терновника, с дрожащими каплями утренней росы, казались нам исполинскими деревьями. Было еще темно. Только белая полоса света шире и шире расстилалась до востока по небу, более и более бледневшему. На противоположной стороне волокнистые облака окрасились в бледно-розовый цвет. Звезды уже утонули в голубом небе, месяц казался каким-то матовым пятном. Петухи без умолку горланили в деревне. На степи стрекали стрепеты, со свистом то подымаясь к небу, то опускаясь на землю; кой-где попарно играли журавли. Изредка перебегал нам дорогу запоздалый заяц, торопясь из степи в сады… Я и не заметил, как мы перешли их и очутились в степи. Перед нами бегали хохлатые жаворонки и кургузые перепелки; неохотно подымаясь у нас из-под ног. Впереди слышался какой-то шум.
- Что это такое? - спросил я Антипа.
- Это птица в камышах гудёт.
Мы приближались к камышам. Теперь я ясно различал гоготанье гусей, крик лебедей, диких уток и множества других, незнакомых мне, птиц; между тем, жаворонки пели все громче и громче, перепела били чаще и чаще, подле нас, в траве, трещал коростель, а высоко в небе блеял бекас. На востоке показалась кровавая полоса и осветила верхушки камыша: это была заря. Вдруг от нее, как огненный шар, отделилось солнце, лучи его, пробившись в нескольких местах сквозь туман, светлыми полосами рассеялись по небу. Там, где они пересекались с облаками, облака принимали золотистый цвет, между тем, как в других местах бледно-розовый цвет их сменился темно-фиолетовым. В одном месте облака как будто разорвались и показался клочок неба, но не голубой, а светло-зеленый, точно он отражал в себе зеленую степь, которая теперь, покрытая росой и освещенная солнцем, ярко блестела матовым и изумрудным цветами. На, каждой былинке, на каждом бурьяне висела правильная концентрическая сеть паутины, на которой сверкали алмазные капли росы. Фазаны в камыше приветствовали солнце громким тордоканьем; журавли, стрепеты, перепела, как будто воодушевленные, кричали и пели громче и громче… Солнце поднялось. Утро было прекрасное…