Желая убедиться в том, что это не обморок, доктор подошел к нему; услышав его тихое, ровное дыхание, он успокоился и возвратился к хозяину подвала; Жильбер ничего не мог с собой поделать: этот человек внушал ему интерес, подобный интересу к дикому животному - тигру или гиене.
- Кто же вам помогает в этой гигантской работе?
- Кто помогает? - повторил Марат. - Ха-ха-ха! Только индюки сбиваются в стаи - орел летает один! Вот мои помощники!
Марат показал на голову и руки.
- Видите этот стол? - продолжал он. - Это кузница, в которой бог огня Вулкан - удачное сравнение, не правда ли? - кует гром и молнии. Каждую ночь я исписываю по восемь страниц ин-октаво для газеты, которая продается утром; однако частенько восьми страниц оказывается недостаточно, и тогда я удваиваю их количество; но и шестнадцати страниц иногда бывает мало: я, как правило, начинаю писать размашисто, но заканчиваю обычно мелким почерком. Другие журналисты публикуют свои статьи с перерывами, они подменяют друг друга, оказывают друг другу помощь. Я же - никогда! "Друг народа" - вы сами можете видеть копию, вот она, - "Друг народа" от первой до последней строчки написан одной рукой. Это не просто газета, нет! За ней стоит человек, личность, и этот человек - я!
- Как же вы справляетесь один? - спросил Жильбер.
- Это - тайна природы!.. Я сторговался со смертью: я ей отдаю десять лет жизни, а она избавляет меня от необходимости отдыхать днем и спать ночью… Живу я просто: пишу… пишу ночью, пишу днем… Ищейки Лафайета вынуждают меня жить скрываясь, взаперти, а я от этого только лучше работаю - такая жизнь увеличивает мою работоспособность… Сначала она меня тяготила, а сейчас я уже привык. Мне доставляет удовольствие смотреть на убогое общество сквозь узкое косое оконце из моего подвала, сквозь сырую и мрачную отдушину. Из тьмы моего подземелья я правлю миром живых, я творю суд и расправу над наукой и над политикой… Одной рукой я уничтожаю Ньютона, Франклина, Лапласа, Монжа, Лавуазье, а другой заставляю трепетать Байи, Неккера, Лафайета… Я их всех опрокину… да, как Самсон, разрушивший храм, а под обломками, которые, возможно, падут на мою голову, я похороню монархию…
Жильбер не мог сдержать дрожи: этот нищий в подвале повторял ему слово в слово то, что он слышал от изысканного Калиостро во дворце.
- Отчего же вам с вашей популярностью не попробовать стать депутатом Национального собрания?
- Потому что еще не пришло время, - отвечал Марат и с сожалением прибавил: - Ах, если бы я был народным трибуном! Если бы меня поддерживали несколько тысяч готовых на все бойцов, я ручаюсь, что через полтора месяца конституция была бы завершена, а политическая машина стала бы работать безупречно, и ни один проходимец не посмел бы этому помешать; люди стали бы свободными и счастливыми; меньше чем через год народ стал бы процветать и никого бы не боялся, и так было бы до тех пор, пока я жив.
Облик этого тщеславного существа менялся прямо на глазах: его глаза налились кровью; желтая кожа заблестела от пота; чудовище было величественно в своем безобразии, как другой человек был бы величав в своей красоте.
- Однако я не трибун, - словно спохватившись, продолжал он, - у меня нет этих столь мне необходимых нескольких тысяч людей… Нет, но я журналист… Нет, но у меня есть письменный прибор, бумага, перья… Нет, но у меня - подписчики, читатели, для кого я оракул, пророк, прорицатель… У меня есть народ; я друг ему, и он, трепеща, идет вслед за мной от предательства к предательству, от открытия к открытию, от отвращения к отвращению… В первом номере "Друга народа" я разоблачал аристократов, я говорил, что во Франции было шестьсот виновных и что для них будет достаточно шестисот веревок… Ха-ха-ха! Месяц назад я немного ошибался! События пятого и шестого октября меня просветили… Теперь я понимаю, что не шестьсот виновных заслуживают суда, а десять, двадцать тысяч аристократов достойны виселицы.
Жильбер улыбался. Ему казалось, что такая злоба граничит с безумием.
- Примите во внимание, - заметил он, - что во Франции не хватит пеньки на то, что вы задумали, а веревка станет дороже золота.
- Я думаю, что для этого скоро будет найден новый, более надежный способ… - заметил Марат. - Знаете ли, кого я жду к себе нынче вечером и кто минут через десять постучит вот в эту дверь?
- Нет, сударь.
- Я ожидаю одного нашего собрата… члена Национального собрания; вам должно быть знакомо его имя: это гражданин Гильотен…
- Да, - подтвердил Жильбер, - это тот самый, что предложил депутатам собраться в зале для игры в мяч, когда их выдворили из зала заседаний… весьма ученый человек…
- Знаете ли, что недавно изобрел этот гражданин Гильотен?.. Он изобрел чудесную машину, которая лишает жизни, не причиняя боли - ведь смерть должна быть наказанием, а не страданием, - и вот он изобрел такую машину, и в ближайшие дни мы ее испытаем.
Жильбер вздрогнул. Уже второй раз этот житель подвала напомнил ему Калиостро. Он был уверен, что именно об этой машине и говорил ему граф.
- Слышите? - воскликнул Марат. - Вот как раз стучат, это он… Поди отопри, Альбертина!
Жена Марата, вернее, его сожительница, поднялась со скамеечки, на которой она, скрючившись, дремала, и, медленно, пошатываясь, пошла к двери.
А подавленный Жильбер почувствовал, что вот-вот упадет; он инстинктивно двинулся к Себастьену, намереваясь взять его на руки и унести домой.
- Понимаете! Понимаете! - восторженно продолжал Марат. - Эта машина работает без посторонней помощи! Для ее обслуживания нужен всего один человек! Сто́ит трижды сменить лезвие, и можно будет отрубать в день по триста голов!
- К этому еще прибавьте, - раздался за спиной Марата тихий и приятный голос, - что она может отрубить эти головы совершенно безболезненно: приговоренный к смерти успевает ощутить лишь холодок на шее.
- А, это вы, доктор! - вскричал Марат, оборачиваясь к маленькому человечку лет сорока пяти; его изящный костюм и изысканные манеры до странности не гармонировали с внешним видом Марата; он держал в руках коробку, формой и размерами напоминавшую те, в каких держат детские игрушки.
- Что это у вас? - спросил Марат.
- Модель моей знаменитой машины, дорогой Марат… Если не ошибаюсь, - вглядываясь в темноту, прибавил человечек, - это господин доктор Жильбер, не так ли?
- Он самый, сударь, - с поклоном ответил Жильбер.
- Очень рад, сударь! Вы здесь, слава Богу, очень кстати; я буду счастлив услышать мнение столь выдающегося человека о моем детище. Надобно вам заметить, дорогой Марат, что я нашел отличного плотника по имени метр Гидон, он и делает мне машину в натуральную величину… Это дорого! Он запросил пять с половиной тысяч франков! Впрочем мне ничего не жалко для блага человечества… Через два месяца, друг мой, она будет готова и мы сможем испытать ее, а после этого я предложу ее вниманию Национального собрания. Надеюсь, вы поддержите мое предложение в своей замечательной газете, хотя, по правде говоря, моя машина говорит сама за себя, в чем господин Жильбер сможет сию минуту убедиться. Но несколько строк в "Друге народа" не помешают.
- О, будьте покойны! Я посвящу ей не несколько строк, а целый номер.
- Вы очень добры, дорогой Марат, но, как говорится, я не хочу продавать вам кота в мешке.
И он достал из кармана другую коробку, на четверть меньше первой; из нее донесся шум, свидетельствовавший о том, что в коробке сидит какое-то животное, вернее, несколько животных, очень недовольных тем, что их держат взаперти.
Тонкий слух Марата уловил этот шум.
- О! Что это у вас там? - спросил он.
- Сейчас увидите, - отвечал доктор.
Марат протянул руку к коробочке.
- Осторожно! - поспешил предупредить его Гильотен. - Не упустите их, мы не сможем их поймать; это мыши, которым мы будем рубить головы… Что это, доктор Жильбер?.. Вы нас покидаете?..
- Увы, да, сударь, - отвечал Жильбер, - к моему величайшему сожалению! Мой сын сегодня вечером попал под лошадь; доктор Марат подобрал его на мостовой, пустил ему кровь и наложил повязку; он и мне однажды спас жизнь при подобных обстоятельствах. Я еще раз приношу вам свою благодарность, господин Марат. Мальчику необходимы свежая постель, отдых, уход - вот почему я не могу присутствовать при вашем интересном опыте.
- Но вы ведь будете зрителем через два месяца, когда машина будет готова, не так ли? Обещаете, доктор?
- Обещаю, сударь.
- Ловлю вас на слове, слышите?
- Я его сдержу.
- Доктор, - обратился Марат к Жильберу, - мне ведь не нужно просить вас сохранять в тайне мое местопребывание, правда?
- О, сударь…
- Видите ли, если ваш друг Лафайет узнает, где я прячусь, он прикажет меня пристрелить как собаку, или повесить как вора.
- Пристрелить! Повесить! - вскричал Гильотен. - Скоро мы покончим с этим каннибализмом. Скоро мы сможем предложить смерть легкую, тихую, мгновенную! Это будет такая смерть, что уставшие от жизни старики, пожелавшие покончить с ней как философы и мудрецы, предпочтут ее естественной смерти! Идите сюда, дорогой Марат, посмотрите!
Забыв о докторе Жильбере, Гильотен раскрыл первую коробку и стал устанавливать свою машину у Марата на столе, а тот не сводил с нее любопытных и восхищенных глаз.
Воспользовавшись тем, что они занялись машиной, Жильбер поспешно поднял спящего Себастьена на руки и пошел по лестнице; Альбертина проводила его и тщательно заперла за ним дверь.
Почувствовав на лице холод, он понял, что обливается потом, стынущим под ночным ветром.