"Я приму моих министров завтра в десять часов, и мы обсудим то, о чем Вы мне пишете".
Стало ясно, что во дворце зреет контрреволюционный заговор.
Да, существовали силы, на которые могла бы рассчитывать монархия:
конституционная гвардия в шесть тысяч человек, распущенная, но готовая вновь собраться по первому зову;
семь-восемь тысяч кавалеров ордена Святого Людовика: его красная лента служила сигналом к объединению;
три батальона швейцарцев по тысяче шестьсот человек в каждом: отборные части солдат, непоколебимых, как древние скалы Гельвеции.
Было и нечто лучшее - письмо Лафайета; в нем говорилось следующее:
"Не уступайте, государь! Вы сильны властью, которую делегировало Вам Национальное собрание, и все честные французы готовы объединиться вокруг Вашего трона!"
Вот что можно было сделать и что предлагалось:
разом собрать конституционную гвардию, кавалеров ордена Святого Людовика и швейцарцев;
в тот же день и час захватить пушки в секциях;
закрыть Якобинский клуб и Собрание;
собрать всех роялистов национальной гвардии - таких было около пятнадцати тысяч человек - и ждать Лафайета, который через три дня форсированного марша мог бы вернуться из Арденн.
К сожалению, королева и слышать не желала о Лафайете.
Лафайет олицетворял собой умеренную революцию, а, по мнению королевы, такая революция могла утвердиться, Устоять, удержаться; напротив, якобинская революция очень скоро толкнула бы народ на крайности и потому не имела будущего.
Ах, если бы Шарни был рядом! Но она даже не знала, где он, а если бы и узнала, то для нее - не для королевы, а для женщины - было бы слишком унизительно прибегать к его помощи.
Ночь прошла во дворце беспокойно, в спорах; у монархии было достаточно сил не только для обороны, но и для нападения, однако не было крепкой руки, которая могла бы их объединить и возглавить.
В десять часов утра министры прибыли к королю.
Это происходило 16 июня.
Король принял их в своих покоях.
Слово взял Дюрантон.
От имени всех четырех министров он с выражением искренней и глубокой почтительности попросил отставки для себя и своих коллег.
- Да, понимаю, - сказал в ответ король, - вы боитесь ответственности!
- Государь! - вскричал Лакост. - Мы боимся ответственности короля; что же касается нас, то поверьте, что мы готовы умереть за ваше величество; но, погибая за священников, мы лишь ускорим падение монархии!
Людовик XVI повернулся к Дюмурье со словами:
- Сударь, вы остались при мнении, выраженном в вашем вчерашнем письме?
- Да, государь, - отвечал Дюмурье, - если только нашей верности и нашей привязанности не удастся убедить ваше величество.
- В таком случае, - нахмурился король, - если ваше решение окончательно, я принимаю вашу отставку; об остальном я позабочусь.
Все четверо поклонились; Мург успел составить письменную просьбу об отставке и подал ее королю.
Трое других сделали устные заявления.
Придворные ожидали в приемной; они увидели, как выходят четыре министра, и по выражению их лиц поняли, что все кончено.
Одни возрадовались; другие пришли в ужас.
Атмосфера сгущалась, как в знойные летние дни; чувствовалось приближение грозы.
В воротах Тюильри Дюмурье встретил командующего национальной гвардией г-на де Роменвилье.
Тот только что спешно прибыл во дворец.
- Господин министр, - обратился он к Дюмурье, - я явился за вашими приказаниями.
- Я больше не министр, сударь, - отозвался Дюмурье.
- Но в предместьях сборища!
- Ступайте за приказаниями к королю.
- Дело не терпит отлагательства!
- Ну, так поторопитесь! Король только что принял мою отставку.
Господин де Роменвилье бросился бегом по ступеням.
Семнадцатого утром к Дюмурье прибыли г-н Шамбонас и г-н Лажар; оба они явились от имени короля: Шамбонас - принять дела ведомства внешних сношений, а Лажар - дела военного министерства.
Утром следующего дня, то есть 18-го числа, король назначил встречу с Дюмурье, чтобы вдвоем покончить с его последними подсчетами и тайными расходами.
Увидев Дюмурье во дворце, придворные решили, что он возвращается на прежнее место, и окружили его с поздравлениями.
- Господа, будьте осторожны! - предупредил Дюмурье. - Вы имеете дело не с возвращающимся, а с уходящим человеком: я пришел сдать отчет.
Вокруг него мгновенно возникла пустота.
В эту минуту лакей доложил, что король ожидает г-на Дюмурье в своих покоях.
Король вновь обрел прежнюю безмятежность.
Объяснялось ли это силой души или кажущейся безопасностью?
Дюмурье представил королю счета.
Когда работа была закончена, он поднялся.
- Так вы отправляетесь в армию Люкнера? - откидываясь в кресле, поинтересовался король.
- Да, государь; я с огромным удовольствием покидаю этот ужасный город и жалею лишь о том, что оставляю вас в опасности.
- Да, в самом деле, - с видимым равнодушием отозвался король, - я знаю об опасности, что мне угрожает.
- Государь, - продолжал Дюмурье, - вы должны понять, что сейчас я говорю с вами не из личного интереса; будучи выведен из состава совета, я навсегда расстался с вами; итак, из верности, во имя самой чистой привязанности, из любви к отечеству, ради вашего спасения, ради спасения короны, королевы, ваших детей - во имя всего, что дорого и свято сердцу человека, я умоляю ваше величество не упорствовать в наложении вашего вето: это упорство ни к чему не приведет, а себя вы погубите, государь!
- Не говорите мне больше об этом, - нетерпеливо прервал его король, - я уже принял решение!
- Государь! Государь! Вы говорили мне то же в этой самой комнате в присутствии королевы, когда обещали одобрить декрет.
- Я был не прав, мне не следовало вам этого обещать, сударь, и я в этом раскаиваюсь.
- Повторяю, государь, - ведь я в последний раз имею честь говорить с вами и потому прошу меня простить за откровенность: у меня за плечами пятьдесят три года и кое-какой опыт; повторяю, вы ошибались не тогда, когда обещали мне санкционировать эти декреты, а сегодня, когда отказываетесь сдержать свое обещание… Кое-кто злоупотребляет вашей доверчивостью, государь, вас толкают к гражданской войне; вы обессилены, вы погибнете, а история хоть и пожалеет вас, однако непременно упрекнет в причиненном Франции зле!
- Вы полагаете, сударь, что именно я буду повинен в несчастьях Франции? - спросил Людовик XVI.
- Да, государь.
- Бог мне свидетель: я желаю ей только благополучия!
- Я в этом не сомневаюсь, государь; однако вам предстоит ответить перед Господом не только за чистоту ваших намерений, но и за их достойное осуществление. Вы хотите спасти Церковь - вы ее губите; ваше духовенство будет перерезано; ваша разбитая корона скатится на землю, залитую вашей кровью, кровью королевы, а может быть, и ваших детей. О мой король! Мой король!
Задыхаясь, Дюмурье припал губами к протянутой Людовиком XVI руке.
С необычайной безмятежностью и несвойственным ему величавым видом король произнес:
- Вы правы, сударь; я готов к смерти, и я заранее прощаю ее своим убийцам. Что же до вас, то вы хорошо мне послужили; я вас уважаю и благодарен за ваши чувства… Прощайте, сударь!
Торопливо поднявшись, король отошел к окну.
Дюмурье собрал бумаги не спеша, чтобы лицо его успело принять подходящее случаю выражение, а также чтобы дать королю возможность его окликнуть; затем он медленно пошел к двери, готовый вернуться по первому слову Людовика XVI; однако это первое слово оказалось и последним.
- Прощайте, сударь! Желаю вам счастья! - только и сказал король.
После этих слов у Дюмурье уже не было возможности задержаться хоть на миг.
Он вышел.
Монархия только что порвала со своей последней опорой; король сбросил маску. Он стоял лицом к лицу с народом.
Посмотрим, чем же в это время был занят народ!
XIV
ТАЙНОЕ СОВЕЩАНИЕ В ШАРАНТОНЕ
Какой-то человек в генеральском мундире весь день провел в Сент-Антуанском предместье, разъезжая на огромном фламандском жеребце, раздавая направо и налево рукопожатия, целуя молоденьких девушек, угощая парней вином.
Это был один из шести наследников г-на де Лафайета, жалкое подобие командующего национальной гвардией - командир батальона Сантер.
Рядом с ним, будто адъютант при генерале, на крепкой лошадке трясся другой человек, судя по одежде, - деревенский патриот.
Огромный шрам проходил через его лицо; в отличие от командира батальона, улыбавшегося искренне и глядящего открыто, он угрожающе посматривал из-под нависших бровей.
- Будьте готовы, дорогие друзья! Берегите нацию! Предатели замышляют против нее, но мы не дремлем! - призывал Сантер.
- Что нужно делать, господин Сантер? - спрашивали жители предместья. - Вы ведь знаете, что мы с вами! Где предатели? Ведите нас на них.
- Ждите, когда придет ваше время, - ответил Сантер.
- А оно точно придет?
Этого Сантер не знал, однако на всякий случай сказал:
- Да, да, будьте спокойны: вас предупредят.
А следовавший за Сантером человек наклонялся к холке коня и шептал на ухо некоторым людям, узнавая их благодаря подаваемым ими условным знакам:
- Двадцатого июня! Двадцатого июня! Двадцатого июня!
Люди отступали на десять, двадцать, тридцать шагов, унося с собой это число; их окружали другие люди, и дата облетала собиравшихся: "Двадцатое июня!"