II
ВЗГЛЯД НА НОВОЕ СОБРАНИЕ
Открытие Законодательного собрания было назначено на 1 октября 1791 года.
Бийо вместе с другими депутатами прибыл в столицу в конце сентября.
Новое Собрание насчитывало семьсот сорок пять членов; среди них - четыреста адвокатов и законоведов, семьдесят два литератора, газетчика и поэта, семьдесят конституционных священников, то есть присягнувших конституции. Остальные двести три члена Собрания были землевладельцы или фермеры вроде Бийо (он был одновременно землевладельцем и фермером), а также люди свободных профессий и даже ремесленники.
Характерной чертой новых депутатов была молодость: бо́льшую часть среди них составляли люди не старше двадцати шести лет; можно было подумать, что Франция послала своими представителями новое, незнакомое поколение, чтобы решительно порвать с прошлым; шумное, бурное, революционно настроенное, оно пришло развенчать традицию; почти все в нем были людьми образованными: одни, как мы уже сказали, поэты, другие - адвокаты, третьи - химики; они были полны энергии, благих порывов и необычайного пыла; были бесконечно преданы идее, но совершенно не разбирались в государственных делах; были неопытны, многословны, легкомысленны, любили поспорить и потому несли с собою то великое и пугающее, что зовется словом "неизвестность".
В политике неизвестность всегда вызывает беспокойство. За исключением Кондорсе и Бриссо, почти у каждого из этих людей можно было спросить: "Кто вы такой?"
В самом деле, куда девались светочи или хотя бы просто факелы Учредительного собрания? Где были такие люди, как Мирабо, Сиейес, Дюпор, Байи, Робеспьер, Барнав, Казалес? Все куда-то исчезло.
Кое-где виднелось несколько седых голов, словно заблудившихся среди этой пылкой юности.
Все остальное представляло Францию юную, возмужалую, не ведающую седин.
Красивые головы, достойные революционной гильотины! Почти все они и полетели с плеч долой!
Кроме того, в стране назревала гражданская война, чувствовалось приближение войны внешней; все эти молодые люди были не просто депутатами; это были воины Жиронды, которые вызвались в случае войны все до единого, от двадцатилетнего юнца до пятидесятилетнего мужчины, встать на защиту границ: Жиронда высылала свой авангард.
В этом авангарде были такие, как Верньо, Гюаде, Жансонне, Фонфред, Дюко; все они составляли ядро Жиронды, давшей название известной партии, которая, несмотря на свои промахи, не может не вызывать симпатии из-за трагической судьбы ее членов.
Родившись в огне войны, они сразу выходили, словно почуявшие схватку борцы, на кровавую арену политической битвы.
Достаточно было увидеть, как шумно они занимали свои места в Палате, чтобы ощутить грозовое дыхание надвигавшихся 20 июня, 10 августа и 21 января.
Правого крыла более не существует вовсе: правые упразднены; следовательно, не существует и аристократов.
Все Собрание дружно объявило своими врагами дворян и священников.
Если те будут оказывать сопротивление, члены Собрания получили мандат сломить его.
Что касается короля, то отношение к монарху оставили на совести депутатов; его жалеют; выражается надежда, что ему удастся избежать тройного напора - королевы, аристократии и духовенства; если же он станет их поддерживать, его сметут вместе с ними.
Бедный король! Его больше не называют ни королем, ни Людовиком XVI, ни "вашим величеством"; его зовут "исполнительной властью".
Первое, что сделали депутаты, войдя в совершенно незнакомый им зал, - стали озираться.
С каждой стороны находилось по отдельной трибуне.
- Для кого эти две трибуны? - спросили сразу несколько голосов.
- Для бывших депутатов, - отвечал архитектор.
- О-о! - пробормотал Верньо. - Что это значит? Какой-то цензурный комитет! Законодательное собрание - это палата представителей нации или школьный класс?
- Давайте подождем, - предложил Эро де Сешель, - мы увидим, как поведут себя наши хозяева.
- Придверник! - крикнул Тюрио. - По мере того как они будут входить, говорите им, что в Собрании есть человек, едва не сбросивший коменданта Бастилии вниз со стены, и что зовут его Тюрио.
Спустя полтора года этого человека называли Тю-руа.
Первым же актом нового Собрания было отправление депутации в Тюильри.
Король имел неосторожность выслать вместо себя одного из министров.
- Господа! - объявил тот. - Король не может вас сейчас принять; приходите в три часа.
Депутаты удалились.
- Ну что? - полюбопытствовали остальные члены Собрания, видя, как скоро депутация вернулась назад.
- Граждане, - отвечал один из депутатов, - король не готов, и у нас есть в запасе три часа.
- Отлично! - крикнул с места калека Кутон. - Воспользуемся этими тремя часами. Я предлагаю упразднить титул величество.
В ответ грянуло дружное "ура!"; титул "величество" был единодушно отменен.
- Как же мы будем называть отныне исполнительную власть? - спросил чей-то голос.
- Мы будем ее называть королем французов, - отвечал другой голос. - Это вполне подходящий титул, пусть господин Капет довольствуется им.
Взгляды всех присутствовавших устремились на человека, назвавшего короля Франции господином Капетом.
Это был Бийо.
- Пусть будет король французов! - почти единодушно кричало Собрание.
- Погодите! - остановил Кутон. - У нас есть еще два часа. Я хочу внести еще одно предложение.
- Давайте! - закричали все.
- Я предлагаю, чтобы все встали, когда король войдет, но потом пусть все сядут и наденут шляпы.
Зал словно взорвался: крики одобрения были столь неистовыми, что их можно было принять за возмущение.
Наконец, когда вновь наступила тишина, стало понятно, что все согласны.
Предложение было принято.
Кутон взглянул на стенные часы.
- У нас есть еще час, - сказал он. - Я хочу внести третье предложение.
- Говорите! Говорите! - раздалось со всех сторон.
- Я предлагаю, - продолжал Кутон слащавым голосом, который при случае мог становиться весьма пугающим, - я предлагаю, чтобы для короля поставили не трон, а обычное кресло.
Аплодисменты не дали оратору договорить.
- Погодите, погодите, - поднял он руку. - Я еще не кончил.
Тотчас вновь установилась тишина.
- Я предлагаю, чтобы кресло короля стояло слева от председателя.
- Осторожно! - предупредил кто-то. - Это значило бы не только упразднить трон, но и поставить короля в подчиненное положение.
- А я и предлагаю, - сказал Кутон, - не только упразднить трон, но и поставить короля в подчиненное положение.
В ответ грянула настоящая буря; в этих страшных аплодисментах уже были заключены и 20 июня и 10 августа.
- Итак, граждане, - заметил Кутон, - три часа истекли. Я благодарен королю французов за то, что он заставил себя ждать: мы не потеряли времени даром.
Депутация возвратилась в Тюильри.
На этот раз король их принял, но, видимо, уже решив что-то.
- Господа, - сказал он, - я могу прибыть в Собрание не раньше чем через три дня.
Депутаты переглянулись.
- Стало быть, государь, это произойдет четвертого числа? - уточнили они.
- Да, господа, - отвечал король, - четвертого.
И он повернулся к ним спиной.
Четвертого октября король прислал сказать, что нездоров и придет на заседание седьмого.
Это обстоятельство не помешало, однако, новому Собранию 4-го в отсутствие короля торжественно встретить Конституцию 1791 года, то есть наиболее значительный документ, принятый предыдущим Собранием.
Ее обступили и охраняли двенадцать старейших депутатов Учредительного собрания.
- Отлично! - выкрикнул чей-то голос. - Вот они, двенадцать старцев из Апокалипсиса!
Нес Конституцию архивариус Камю; он поднялся вместе с ней на трибуну и, показав собранию, провозгласил, подобно Моисею:
- Народ! Вот скрижали закона!
Началась церемония присяги.
Все члены Собрания хмуро и равнодушно прошли перед трибуной; многие из них знали заранее, что эта беспомощная конституция не просуществует и года: они присягали ради самой присяги, потому что церемония была им навязана.
Три четверти тех, кто принес присягу, знали, что не сдержат своего слова.
Тем временем слух о трех принятых декретах распространился по всему городу:
Нет более титула "величество"!
Нет более трона!
Обычное кресло по левую руку от председателя!
Это было почти то же, что сказать: "Нет более короля".
Деньги, как всегда, испугались первыми: они невероятно упали в цене; банкиры начали испытывать беспокойство.
Девятого октября предстояло важное изменение.
В соответствии с новым законом более не существовало главнокомандующего национальной гвардией.
Девятого октября Лафайет должен был подать в отставку, и теперь каждый из шести командиров легионов будет по очереди выполнять его обязанности.
Наступил день, назначенный для участия короля в заседании; как помнят читатели, это было седьмое.
Вошел король.
Против всякого ожидания - так велика еще была сила привычки - при появлении короля все не только встали, не только обнажили головы, но и дружно зааплодировали.
Собравшиеся прокричали: "Да здравствует король!"
Однако вслед за тем роялисты, будто бросая вызов новым депутатам, грянули с трибун:
- Да здравствует его величество!
По рядам представителей нации пробежал ропот неудовольствия; все взгляды обратились к трибунам, и стало понятно, что крики неслись с трибун, предназначавшихся для бывших членов Учредительного собрания.