Под сводами церкви поднялся ропот. Тогда он прибавил:
- Ежели в этом есть святотатство, пусть оно падет на мою голову.
Повернувшись к огромной толпе, затопившей не только церковь, но обе площади - перед мэрией и перед замком, - он крикнул:
- Граждане! На кладбище!
Собравшиеся подхватили:
- На кладбище!
Четверо носильщиков снова просунули под гроб стволы своих ружей, подняли его, и, как пришли, без священника, без церковных песнопений, без похоронных почестей, которыми церковь обыкновенно провожает человеческие страдания, шестьсот человек двинулись во главе с Бийо к кладбищу, расположенному, как помнят читатели, в конце узкой улочки Плё, в двадцати пяти шагах от дома тетушки Анжелики.
Ворота кладбища была заперты - так же как дверь дома аббата Фортье, как вход в церковь.
Удивительная вещь: это ничтожное препятствие остановило Бийо.
Смерть чтила мертвых.
По знаку Бийо Питу бросился на поиски могильщика.
У могильщика был ключ от ворот; это не вызывало сомнений.
Пять минут спустя Питу вернулся, неся не только ключ, но и два заступа.
Аббат Фортье отказал несчастной покойнице и в церкви, и в освященной земле; могильщик получил приказание не рыть могилу.
Когда стало известно об этой демонстрации ненависти священника по отношению к фермеру, по рядам собравшихся пробежал угрожающий ропот. Если бы в душе Бийо была хотя бы четверть той желчи, которая умещается в душах святош (что, кажется, весьма удивляло Буало), то фермеру довольно было бы шепнуть словечко, и аббат Фортье удовлетворил бы свое желание стать мучеником, о чем он кричал во все горло в тот день, когда отказался служить обедню на алтаре отечества.
Однако гнев Бийо был сродни гневу народа или льва: в своем порыве он мог разорвать, растоптать, разметать в клочья, но никогда не возвращался назад.
Он жестом поблагодарил Питу, одобряя его намерения, взял у него ключ, отпер ворота, пропустил вперед гроб, потом прошел сам, а за ним хлынула похоронная процессия, в которой были все, кто был способен ходить.
Дома остались только роялисты и святоши.
Само собою разумеется, что тетушка Анжелика, принадлежавшая к числу последних, в ужасе захлопнула свою дверь, вопя о святотатстве и призывая на голову племянника громы небесные.
Но все, у кого было доброе сердце, здравый ум, привязанность к семье; все, кого возмущала ненависть, вытеснившая сострадание, жажда мести, заменившая любовь к ближнему, - то есть три четверти всего городка, присутствовали там, протестуя не против Бога, не против религии, а против священников и их фанатизма.
Они пришли к тому месту, где их должна была ожидать вырытая могила и где могильщик до приказа аббата успел лишь наметить ее контуры. Бийо взял у Питу один из заступов.
Обнажив головы, Бийо и Питу, окруженные толпой сограждан, также снявших шляпы и подставивших головы обжигающему солнцу последних июльских дней, взялись копать могилу для несчастной женщины, одной из самых набожных и смиренных прихожанок, которая очень удивилась бы, если бы при жизни ей сказали, причиной какого скандала она явится после смерти.
Эта работа заняла около часу, и ни тот ни другой ни разу не поднял головы, пока она не была сделана.
Тем временем сходили за веревками, и к окончанию работы они были уже приготовлены.
Бийо и Питу опустили гроб в могилу.
Они так просто и естественно отдавали последний долг той, которая ничего другого не могла бы ожидать от них, что никому из присутствовавших не пришло в голову предлагать им помощь.
Напротив, казалось святотатством мешать им исполнить все до конца.
После того как о крышку дубового гроба ударились первые комья земли, Бийо провел по лицу рукой, а Питу вытер глаза рукавом.
И они закопали могилу.
Когда все было кончено, Бийо отшвырнул заступ и протянул Питу руки.
Питу бросился фермеру на грудь.
- Бог мне свидетель, - произнес Бийо, - что я обнимаю в твоем лице все простые и великие земные добродетели: милосердие, преданность, самоотверженность, братство - и я посвящу свою жизнь торжеству этих добродетелей!
Простерев руку над могилой, он продолжал:
- Бог мне свидетель в том, что я объявляю беспощадную войну королю, приказавшему меня убить; дворянству, обесчестившему мою дочь; духовенству, отказавшему в погребении моей жене!
Повернувшись лицом к слушателям, с одобрением внимавшим его клятве, он обратился к ним с такими словами:
- Братья! Скоро будет созвано новое Собрание вместо кучки предателей, заседающих в этот час в Клубе фейянов; выберите меня своим представителем в это Собрание, и вы увидите, умею ли я исполнять свои клятвы!
В ответ на предложение Бийо послышались дружные крики всеобщего одобрения. В эту минуту на могиле жены, мрачном алтаре, достойном страшной клятвы фермера, кандидатура Бийо была выдвинута в Законодательное собрание. Бийо поблагодарил сограждан за поддержку, только что оказанную ему и в его любви, и в его ненависти, после чего все жители разошлись по домам и каждый из них - горожанин или житель деревни - унес в своем сердце дух революционной пропаганды, которому в своем ослеплении доставляли самое смертоносное оружие король, знать и духовенство, то есть именно те, кого он должен был поглотить!
Часть пятая
I
БИЙО-ДЕПУТАТ
События, о которых мы только что рассказали, произвели глубокое впечатление не только на жителей Виллер-Котре, но и на фермеров окрестных деревень.
А фермеры - большая сила на выборах: каждый из них нанимает десять, двадцать, тридцать поденщиков, и хотя выборы в те времена были двухстепенными, исход их зависел исключительно от того, что называли сельской местностью.
Прощаясь с Бийо и пожимая ему руку, каждый из них сказал всего два слова:
- Будь спокоен!
И Бийо возвратился на ферму, в самом деле успокоившись, потому что впервые за последнее время он наконец ощутил, что сможет воздать знати и королевской власти за причиненное ему зло.
Бийо чувствовал, он не рассуждал, и его жажда мести была столь же слепа, как полученные им удары.
Он вернулся на ферму, ни словом не обмолвившись о Катрин; никто так и не понял, догадался ли он о ее недолгом пребывании на ферме. Вот уже год он ни при каких обстоятельствах не упоминал ее имени: для него дочь словно перестала существовать.
Не то Питу - золотое сердце! Он в глубине души печалился, что Катрин не может его полюбить; однако, сравнивая себя с Изидором, утонченным молодым человеком, он прекрасно понимал чувства Катрин.
Он завидовал Изидору, но ничуть не сердился на Катрин; напротив, он любил ее преданно, любил до самозабвения.
Было бы ложью утверждать, что его преданность была совершенно лишена тревоги; но даже эта тревога, заставлявшая сердце Питу сжиматься всякий раз, как Катрин проявляла любовь к Изидору, свидетельствовала о невыразимой доброте его души.
Изидор был убит в Варенне, и теперь Питу испытывал к Катрин искреннюю жалость; отдавая молодому дворянину должное, он, в противоположность Бийо, вспоминал, каким красивым, добрым, щедрым был тот, кто, сам об этом не подозревая, оказался его соперником.
Следствием было то, что мы уже видели: Питу не только полюбил Катрин в печали и трауре еще больше, чем в те времена, когда она была беззаботной и кокетливой девушкой, но и, что может показаться вовсе невероятным, он почти так же горячо, как она, полюбил бедного маленького сироту.
Неудивительно поэтому, что, распрощавшись, как остальные, с Бийо, Питу, вместо того чтобы пойти в сторону фермы, зашагал в Арамон.
Все так привыкли к неожиданным исчезновениям и столь же неожиданным появлениям Питу, что, несмотря на занимаемое им в деревне высокое общественное положение командующего национальной гвардией, его исчезновения ни у кого не вызывали больше беспокойства; когда Питу уходил, жители друг другу сообщали по секрету:
- Анжа Питу вызвал генерал Лафайет!
И этим все было сказано.
Когда Питу появлялся вновь, его расспрашивали о событиях в столице; благодаря знакомству с Жильбером Питу сообщал самые свежие, самые верные новости, а несколько дней спустя предсказания Питу сбывались, и потому жители слепо ему доверяли во всем и как командиру, и как пророку.
А Жильбер знал, как Питу добр и предан; он чувствовал, что в нужную минуту ему можно будет доверить и собственную жизнь, и жизнь Себастьена, и сокровище, и секретное поручение - одним словом, все, что доверяют верному и сильному другу. Всякий раз как Питу приходил в Париж, Жильбер спрашивал, не нужно ли ему чего-нибудь, и делал это так деликатно, что Питу ни разу не покраснел; почти всегда Питу отвечал: "Нет, господин Жильбер", что, впрочем, не мешало г-ну Жильберу дать Питу несколько луидоров, и тот опускал их в карман.
Несколько луидоров для Питу, если учесть его личные средства и десятину, которую он взимал натурой в лесу герцога Орлеанского, были целым состоянием; кроме того, они пополнялись всякий раз, как он вновь встречался с г-ном Жильбером и щедрая рука доктора оживляла в его карманах речку Пактол.
Зная, как Питу относился к Катрин и Изидору, мы не удивимся, что он торопился попрощаться с Бийо, чтобы узнать, как дела у матери и сына.
Его дорога в Арамон шла мимо Клуисова камня; в сотне шагов от хижины Питу встретил папашу Клуиса, возвращавшегося с зайцем в ягдташе.
Это был день зайца.