Аббат Фортье ужинал: он ел карпа, пойманного в пруду Валю; по одну сторону от его тарелки стояло блюдо со взбитой яичницей, по другую - со шпинатом.
Это был постный день.
Аббат Фортье напустил на себя суровый, аскетический вид человека, который в любую минуту ждет мученического конца.
- Что там такое? - спросил он, услышав, как в коридоре сплетничают женщины. - Пришли, чтобы я публично заявил о моей приверженности имени Божьему?
- Пока еще нет, дорогой дядюшка, - отвечала мадемуазель Аделаида, - это всего лишь тетушка Анжелика (все в городке по примеру Питу называли так старую деву), она пришла рассказать мне про очередной скандал.
- Мы переживаем такие времена, когда скандал стал всеобщим достоянием, - заметил аббат Фортье. - О каком еще скандале вы пришли нам поведать, тетушка Анжелика?
Мадемуазель Аделаида ввела в комнату старуху, промышлявшую сдачей стульев внаем во время службы, и та замерла перед аббатом.
- Ваша покорная слуга, господин аббат! - сказала она.
- Вам бы следовало сказать "служанка", тетушка Анжелика, - поправил тот, верный своим педагогическим привычкам.
- Я слышала, как все говорят "слуга", - возразила та, - вот и повторяю, что слышала; простите, господин аббат, если я вас обидела.
- Вы обидели не меня, а синтаксис.
- Я у него попрошу прощения, как только встречу, - пообещала тетушка Анжелика.
- Хорошо, хорошо, тетушка Анжелика! Хотите стаканчик вина?
- Спасибо, господин аббат! - ответила старуха. - Я не пью вина.
- И напрасно: каноны Церкви вина не запрещают.
- Я не пью его не потому, что это запрещено или не запрещено, а потому, что оно стоит девять су за бутылку.
- А вы все так же скупы, тетушка Анжелика? - откинувшись в кресле, удивленно спросил аббат.
- Бог с вами, господин аббат! Я скупая?! Что же поделаешь, коли я бедная?
- Ну уж и бедная! А сдача стульев внаем, за которую я с вас беру сущую безделицу, тетушка Анжелика? Да ведь я мог бы с любого другого потребовать за это сотню экю!
- Что вы, господин аббат! А на что бы жил этот любой другой?! Ничего себе - безделица! Да после этого только и остается пить воду.
- Вот потому я вам и предлагаю стаканчик вина, тетушка Анжелика.
- Не отказывайтесь, - шепнула мадемуазель Аделаида. - Дядюшка рассердится, если вы откажетесь.
- Думаете, это может рассердить вашего дядюшку? - спросила старуха, сгорая от желания выпить предложенного вина.
- Еще бы!
- Ну, господин аббат, налейте мне на самое донышко, пожалуйста, только чтоб доставить вам удовольствие.
- Вот и хорошо! - сказал аббат Фортье, наливая полный стакан прекрасного, отливавшего рубином бургундского. - Вот, выпейте, тетушка Анжелика, и когда станете считать свои экю, вам будет казаться, что монет вдвое больше.
Тетушка Анжелика поднесла было стакан к губам.
- Мои экю? - поперхнулась она. - Ах, господин аббат, не говорите таких слов, ведь вы служитель Господа, и вам могут поверить.
- Пейте, тетушка Анжелика, пейте!
Тетушка Анжелика пригубила вино словно лишь для того, чтобы доставить удовольствие аббату Фортье, и, прикрыв глаза, блаженно выпила примерно треть стакана.
- Ой, какое крепкое! - заметила она. - Уж и не знаю, как можно пить вино неразбавленным!
- А я, - возразил аббат, - не понимаю, как можно разбавлять вино водой; впрочем, не в этом дело… могу поклясться, тетушка Анжелика, что у вас припрятана где-нибудь увесистая кубышка.
- Ах, господин аббат, господин аббат! Не говорите так! Мне нечем даже платить налоги, ведь они составляют целых три ливра десять су в год.
И тетушка Анжелика отпила еще треть.
- Да, я знаю, что вы так говорите; однако могу поручиться, что, если ваш племянник Анж Питу пошарит хорошенько в тот день, когда вы отдадите Богу душу, он найдет в каком-нибудь старом чулке кругленькую сумму, на которую сможет купить всю улицу Плё.
- Господин аббат! Господин аббат! - взмолилась тетушка Анжелика. - Если вы будете говорить такие вещи, меня убьют разбойники, которые поджигают фермы и отнимают урожай, ведь они поверят словам такого святого человека, как вы, они подумают, что я богата… Ах, Боже мой, Боже мой! Какое несчастье!
И она допила вино, причем глаза ее подернулись от удовольствия слезой.
- Вот видите, к винишку-то этому вы приохотитесь, тетушка Анжелика, - по-прежнему насмешливо заметил аббат.
- Нет, вы как хотите, но уж очень оно крепкое, - проворчала старуха.
Ужин аббата подходил к концу.
- Итак, что за новый скандал сотрясает Израиль?
- Господин аббат! Только что в дилижансе приехала Бийота с ребенком!
- А-а! - протянул аббат. - А я-то думал, что она подбросила его в приют для подкидышей…
- И хорошо бы сделала, - прошипела тетушка Анжелика, - уж, во всяком случае, бедному ребенку не пришлось бы краснеть за свою мать!
- По правде говоря, тетушка Анжелика, вы судите об этом заведении с новой точки зрения. А зачем она сюда явилась?
- Похоже, хочет повидаться с матерью: она спрашивала у детей, жива ли еще ее мать.
- А знаете ли вы, тетушка Анжелика, - злобно улыбнулся аббат, - что мамаша Бийо забыла исповедаться?
- В том не ее вина, господин аббат, - возразила тетушка Анжелика, - бедняжка уже дня три-четыре как лишилась рассудка; а вот в те времена, когда дочь не доставляла ей столько огорчений, это была женщина благочестивая, богобоязненная; приходя в церковь, она всегда брала два стула: на один садилась, на другой ставила ноги.
- А ее муж?! - воскликнул аббат, и глаза его сверкнули злобой. - Гражданин Бийо, взявший Бастилию, сколько стульев брал он?
- Подумать только!.. Не знаю… - растерянно пробормотала тетушка Анжелика. - Кажется, он вовсе не бывал в церкви; зато уж мамаша Бийо…
- Хорошо, хорошо, - перебил ее аббат, - мы сведем счеты в день ее похорон.
Осенив себя крестным знамением, он прибавил:
- Прочтем послеобеденную молитву, сестры.
Обе старые девы перекрестились и стали горячо молиться.
XXVII
ДОЧЬ И МАТЬ
Тем временем Катрин продолжала свой путь. Дойдя до конца улицы, она свернула влево, прошла по улице Лорме, а потом зашагала по тропинке, протоптанной через поле; тропинка вывела ее к Пислё.
Все на этой дороге было для Катрин печальным воспоминанием.
Прежде всего - мостик, где она, попрощавшись с Изидором и лишившись чувств, упала и лежала до тех пор, пока ее, холодную, застывшую, не обнаружил Питу.
Потом, ближе к ферме, дуплистая ива, где она находила письма Изидора.
Подойдя еще ближе, она взглянула на окошко, через которое к ней в комнату влез Изидор в ту самую ночь, когда Бийо целился в него, но, к счастью, промахнулся.
Наконец, когда Катрин подошла к воротам фермы, она вспомнила, как часто ходила этой хорошо знакомой дорогой в Бурсонн, как Изидор приходил к ней…
Сколько раз ночью она сидела у окошка, устремив взгляд на дорогу и с замиравшим сердцем поджидая возлюбленного, появлявшегося всегда точно в назначенный час; едва она замечала его в темноте, как стеснение в груди исчезало и руки ее сами тянулись к нему навстречу!
Теперь он был мертв, а ее руки крепко прижимали к груди его ребенка.
И какое дело было ей до того, что́ люди говорили о ее бесчестье, ее позоре? Разве такой красивый малыш мог быть для матери бесчестьем или позором?
Она торопливо и безбоязненно вошла на ферму.
Огромный пес залаял при ее появлении, но вдруг, узнав свою молодую хозяйку, подбежал к ней, насколько позволяла цепь, и, радостно завизжав, встал на задние лапы.
Услышав лай собаки, на порог вышел какой-то человек посмотреть, в чем дело.
- Мадемуазель Катрин! - вскричал он.
- Папаша Клуис! - воскликнула Катрин.
- Добро пожаловать, мадемуазель, - приветствовал ее старый сторож. - Вас здесь так недоставало…
- Что с матушкой? - спросила Катрин.
- Увы, ни хуже ни лучше или, вернее сказать, скорее хуже, чем лучше: она прямо тает на глазах, бедняжка!
- Где она?
- В своей комнате.
- Одна?
- Нет, нет, нет! Я бы этого не допустил. Ах, черт возьми! Вы уж меня извините, мадемуазель Катрин, но в отсутствие всех вас я тут немножко похозяйничал! За то время, пока вы жили в моей убогой лачуге, я привык к вам как к родной: я так любил вас и бедного господина Изидора!
- Вы знаете?.. - смахнув слезы, спросила Катрин.
- Да, да, погиб, сражаясь за королеву, как и господин Жорж… Что ж поделаешь, мадемуазель! Ведь он оставил вам этого прелестного ребенка, верно? Оплакивая отца, не забывайте улыбаться сыну.
- Спасибо, папаша Клуис, - поблагодарила Катрин, протянув ему руку. - А матушка?..
- Как я вам сказал, она в своей комнате, за ней присматривает госпожа Клеман, та самая сиделка, что выходила вас.
- А… она в сознании, бедная моя матушка? - нерешительно спросила Катрин.
- Временами вроде как да, - отвечал папаша Клуис, - это когда кто-нибудь произносит ваше имя… Эх, только это и помогало до недавнего времени… Однако вот уж третий день она не подает признаков жизни, даже когда с ней заговаривают о вас.
- Пойдемте, пойдемте к ней, папаша Клуис! - попросила его Катрин.
- Входите, мадемуазель, - распахнув дверь в комнату г-жи Бийо, пригласил старый гвардеец.
Катрин заглянула в комнату. Ее мать лежала на кровати с занавесками из зеленой саржи, освещаемая трехрожковой лампой (такие лампы еще и сегодня можно увидеть на старых фермах); как и говорил папаша Клуис, у постели находилась г-жа Клеман.