Однако в предрассветных сумерках, в этом неверном освещении, уродующем даже людей красивых, король в лакейском сером сюртуке, в ненапудренном куцем паричке, о котором мы уже говорили, бледный, обрюзгший, толстогубый, с трехдневной щетиной и мутными, ничего не выражавшими глазами - ни тиранической жестокости, ни отеческой снисходительности, - король, заикаясь, только и смог выговорить: "Господа!" и "Дети мои!" Ах, совсем не то ожидали услышать с этого балкона друзья короля, а тем более недруги.
Тем не менее, г-н де Шуазёль крикнул: "Да здравствует король!", Изидор де Шарни крикнул: "Да здравствует король!", и настолько высоко еще было уважение к королевской власти, что, сколь ни мало соответствовал внешний вид короля бытовавшему представлению о главе огромного государства, несколько голосов из толпы все-таки повторили: "Да здравствует король!"
Но сейчас же вслед за этими криками раздался голос командующего национальной гвардией, подхваченный гораздо более мощным эхом: "Да здравствует нация!"
В такую минуту этот клич был настоящим бунтом, и король с королевой увидели с балкона, что командующего поддерживает часть гусаров.
Тогда Мария Антуанетта застонала от ярости и, прижимая к груди дофина, бедного мальчугана, не понимавшего значения происходящих событий, свесилась с балкона и сквозь зубы бросила толпе, как плевок, единственное слово:
- Мерзавцы!
Те, кто услышал, ответили ей угрозами; вся площадь загудела и взволновалась.
Господин де Шуазёль пришел в отчаяние и готов был покончить с собой; он предпринял последнее отчаянное усилие.
- Гусары! - крикнул он. - Во имя чести спасите короля!
Однако на сцену явился новый персонаж в окружении двадцати вооруженных человек.
Это был Друэ; он вышел из муниципалитета, где настоял на решении, запрещающем королю продолжать путь.
- Так! - вскричал он, наступая на герцога де Шуазёля. - Хотите похитить короля? Вы сможете забрать его только мертвым, это говорю вам я!
Занеся саблю, г-н де Шуазёль тоже шагнул навстречу Друэ.
Однако командующий национальной гвардией был начеку.
- Еще один шаг, - предупредил он г-на де Шуазёля, - и я вас убью!
Заслышав эти слова, какой-то человек бросился вперед.
Это был Изидор де Шарни: именно Друэ он и подстерегал.
- Назад! Назад! - закричал он, тесня людей лошадью. - Этот человек - мой!
Взмахнув охотничьим ножом, он бросился на Друэ.
Но в то самое мгновение, когда он почти достал врага, раздались два выстрела: пистолетный и ружейный.
Пуля, пущенная из пистолета, попала Изидору в ключицу.
Ружейная пуля пробила ему грудь.
Оба выстрела были сделаны с такого близкого расстояния, что несчастный Изидор оказался буквально окутан дымом и огнем.
Он протянул руки и прошептал:
- Бедняжка Катрин!
Выпустив охотничий нож, Изидор упал навзничь на круп лошади, а оттуда скатился наземь.
Королева отчаянно закричала и, едва не выронив дофина из рук, отскочила назад, не заметив всадника, мчавшегося на полном ходу со стороны Дёна; он скакал сквозь толпу по проходу, если можно так выразиться, проложенному бедным Изидором.
Король вслед за королевой скрылся в комнате и закрыл балконную дверь.
Теперь не только отдельные голоса кричали: "Да здравствует нация!", не только спешившиеся гусары поддерживали их; теперь ревела вся толпа, а вместе с нею - те самые двадцать гусаров, единственная надежда монархии!
Королева рухнула в кресло, закрыв лицо руками и думая о том, что только сейчас на ее глазах Изидор де Шарни погиб ради нее точно так же, как его брат Жорж.
Вдруг в дверях послышался шум, заставивший ее поднять глаза.
Мы не беремся передать, что произошло в одно мгновение в сердце женщины и королевы.
Оливье де Шарни, бледный, перепачканный кровью брата, которого он только что обнял в последний раз, стоял на пороге.
Король впал в оцепенение.
XXXII
ШАРНИ
Комната была полна национальными гвардейцами и посторонними, которых привело сюда простое любопытство.
Вот почему королева сдержала порыв и не бросилась навстречу Шарни, чтобы стереть своим платком кровь и шепнуть ему несколько утешительных слов, рвавшихся из самой глубины сердца и потому способных проникнуть в душу другого человека.
Она смогла лишь приподняться в кресле, протянуть к нему руки и прошептать:
- Оливье!..
Он был мрачен, но спокоен; жестом он отпустил посторонних, прибавив негромко, но твердо:
- Прошу прощения, господа! Мне необходимо переговорить с их величествами.
Национальные гвардейцы пытались возразить, что они здесь присутствуют именно для того, чтобы помешать королю поддерживать связь с кем бы то ни было извне. Шарни сжал побелевшие губы, нахмурился, расстегнул редингот, из-под которого показалась пара пистолетов, и проговорил еще тише, чем в первый раз, но с угрозой в голосе:
- Господа! Я уже имел честь вам сообщить, что мне нужно переговорить с королем и королевой без свидетелей.
Он сопроводил свою просьбу жестом, повелевавшим посторонним выйти из комнаты.
Этот голос и самообладание Шарни, подчинявшее себе окружающих, вернули г-ну де Дама́ и обоим телохранителям утраченную на миг энергию; тесня национальных гвардейцев и любопытных к двери, они очистили помещение.
Теперь королева поняла, как мог быть полезен этот человек в королевской карете, если бы не требование этикета, согласно которому его место заняла г-жа де Турзель.
Шарни огляделся, дабы убедиться в том, что остались только верные слуги королевы, и, подойдя к ней ближе, сказал:
- Ваше величество, я прибыл. Со мной семьдесят гусаров, они ожидают у городских ворот; полагаю, что на них можно рассчитывать. Какие будут приказания?
- Скажите прежде, что с вами случилось, дорогой Оливье! - отозвалась королева по-немецки.
Шарни указал на г-на де Мальдена, давая понять, что тот понимает немецкую речь.
- Увы, увы! - продолжала королева по-французски. - Не видя вас рядом, мы решили, что вы погибли!
- К несчастью, ваше величество, - с глубокой печалью в голосе отвечал Шарни, - погиб снова не я: теперь пришла очередь умереть моему бедному брату Изидору…
По его лицу скатилась слеза.
- Впрочем, - прошептал он, - наступит и мой черед…
- Шарни, Шарни! Я спросила, что с вами случилось и почему вы исчезли? - настаивала королева.
Потом она прибавила вполголоса по-немецки:
- Оливье, нам вас очень недоставало, в особенности мне.
Шарни поклонился.
- Я полагал, что мой брат сообщил вашему величеству, почему мне пришлось на время отстать.
- Да, знаю; вы преследовали этого человека, этого негодяя Друэ, мы даже подумали было, не случилось ли с вами во время погони несчастья.
- Со мной в самом деле случилось огромное несчастье: несмотря на все мои усилия, я не успел вовремя его догнать! Возвращавшийся форейтор сказал ему, что карета вашего величества поехала не по Верденской дороге, как предполагал Друэ, а по дороге на Варенн; тогда он бросился в Аргоннский лес; я дважды выстрелил в него из пистолетов - они оказались незаряженными! Я сел не на того коня в Сент-Мену: вместо своего я взял коня господина Дандуана. Что поделаешь, ваше величество, - это рок! Тем не менее, я все-таки поскакал за Друэ, но я плохо знал этот лес, он же знал в нем каждую тропинку; да и темнота сгущалась с каждой минутой; пока он был виден, я гнался за ним, как гонятся за тенью; пока слышался конский топот, я преследовал его по звуку; однако вскоре топот пропал вдалеке и я оказался совсем один в незнакомом лесу, затерявшись в потемках… О, ваше величество! Я не из слабых, как вам известно, и даже в эту минуту… я не плачу! Но тогда, в лесной чаще, в темноте, я заплакал от злости, я взревел от бешенства!
Королева протянула ему руку.
Шарни с поклоном коснулся губами ее дрожащей руки.