Мы уже упоминали о страсти Мирабо к цветам. При виде утопавшего в розах флигеля, очаровательного садика, словно составлявшего часть домика Флоры, он не удержался и радостно вскрикнул.
- Этот флигель тоже сдается или продается, друг мой? - спросил он у садовника.
- Разумеется, сударь, ведь он относится к замку, - отвечал тот, - а замок сдается или продается. Правда, сейчас флигель занят, однако арендный договор заключен не был, и потому, если вы, сударь, изволите занять замок, то можно будет попросить того, кто занимает флигель, освободить его.
- А кто это? - поинтересовался Мирабо.
- Одна дама.
- Молодая?
- Лет тридцати-тридцати пяти.
- Хороша собой?
- Очень.
- Ну что ж, посмотрим, - произнес Мирабо. - Красивая соседка не помеха… Покажите мне замок, друг мой.
Садовник пошел вперед по мосту, соединявшему два дворика; под мостом журчала вода.
Там садовник остановился.
- Если господин не пожелает беспокоить даму, живущую во флигеле, то устроить все можно очень просто: эта речушка полностью отделяет прилегающую к флигелю часть парка от остальной территории; дама была бы у себя, а господин - у себя.
- Хорошо, хорошо, - сказал Мирабо. - Посмотрим замок.
Он легко поднялся на крыльцо.
Садовник отворил парадную дверь.
За дверью находилась передняя; стены были оштукатурены под мрамор; в нишах возвышались статуи, а на колоннах, по моде той поры, были расставлены вазы.
Дверь в глубине передней, расположенная напротив парадной двери, выходила в сад.
Справа от передней находились бильярдный зал и столовая.
По левую сторону были расположены две гостиные - большая и малая.
Такое расположение комнат понравилось Мирабо; вообще же он следил за объяснениями с рассеянным и нетерпеливым видом.
Поднялись во второй этаж.
Он состоял из большой комнаты, удобно расположенной для того, чтобы устроить в ней рабочий кабинет, а также из трех или четырех хозяйских спален.
Все окна были заперты.
Мирабо подошел к одному из окон и распахнул его.
Садовник бросился было отворять другие.
Однако Мирабо сделал ему знак остановиться.
Как раз под тем окном, что распахнул Мирабо, у подножия огромной плакучей ивы полулежала женщина и читала. Мальчик лет пяти-шести играл в нескольких шагах от нее на лужайке среди цветов.
Мирабо понял, что это была дама, живущая во флигеле.
Она была необычайно элегантно одета: легкий муслиновый пеньюар, отделанный кружевом, был наброшен поверх жакета из белой тафты с оборками из белых и розовых лент и белой муслиновой юбки с воланами того же цвета, что ленты на жакете; из-под жакета выглядывала блузка из розовой тафты с розовыми бантами; а на голове - капюшон из кружев, ниспадающих подобно вуали, сквозь которые, как в дымке, угадывались черты ее лица.
Изящные удлиненные руки с аристократическими ногтями, крошечные ступни в туфельках из белой тафты с розовыми бантами завершали этот поэтичный и соблазнительный облик.
Малыш был одет в белый атласный костюмчик, который дополняли - подобное странное смешение было, впрочем, весьма обычным в ту эпоху - маленькая шапочка в стиле Генриха IV и трехцветная перевязь (принято было называть ее "национальной").
Кстати, именно в таком костюме выходил в последний раз юный дофин вместе с матерью на балкон дворца Тюильри.
Мирабо зна́ком приказал не шуметь, чтобы не беспокоить прекрасную любительницу чтения.
Это и в самом деле была обитательница утопавшего в цветах флигеля, царица лилий, кактусов и нарциссов - словом, соседка, которую Мирабо, человек, всеми силами души стремившийся к сладострастной неге, выбрал бы сам, если бы случай не привел ее к нему.
Он некоторое время пожирал глазами очаровательное существо, неподвижное как статуя и не подозревавшее об устремленном на него пылком взгляде. Однако то ли случайно, то ли под действием магнетического тока женщина подняла глаза от книги и повернулась к окну.
При виде Мирабо она изумленно вскрикнула, поднялась, позвала сына и, взяв его за руку, пошла прочь. Но она несколько раз успела оглянуться, прежде чем скрылась вместе с мальчиком за деревьями. Мирабо неотрывно следил за тем, как ее светлое платье мелькало то тут, то там, особенно заметное в надвигавшихся сумерках.
На изумленный крик, вырвавшийся при виде Мирабо у незнакомки, он ответил удивленным восклицанием.
У этой женщины была не только королевская поступь: насколько можно было разглядеть сквозь кружева, наполовину скрывавшие ее лицо, у нее были черты Марии Антуанетты.
Ребенок усиливал сходство: он был одного возраста со вторым сыном королевы. Ее походка, лицо, малейшие движения запечатлелись не только в памяти, но и, осмелимся заметить, в сердце Мирабо со времени их свидания в Сен-Клу, и с той поры он мог бы узнать королеву повсюду, где бы он ее ни встретил, будь она даже окутана божественным облаком, которым Вергилий окружил Венеру, когда она явилась своему сыну в Карфагене, на морском берегу.
Каким же чудом могла оказаться в парке того дома, который собирался снять Мирабо, таинственная женщина, если не сама королева, то, по крайней мере, ее живой портрет?
В это мгновение Мирабо ощутил на своем плече прикосновение чьей-то руки.
III
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ВЛИЯНИЕ НЕЗНАКОМКИ НАЧИНАЕТ ЧУВСТВОВАТЬСЯ
Мирабо обернулся и вздрогнул.
Человек, положивший руку ему на плечо, оказался доктором Жильбером.
- A-а, это вы, дорогой доктор… Ну что? - спросил Мирабо.
- Я осмотрел ребенка, - отвечал Жильбер.
- Есть ли надежда его спасти?
- Врач никогда не должен терять надежды, даже перед лицом смерти.
- Дьявольщина! - вскричал Мирабо. - Стало быть, болезнь серьезная?
- Более чем серьезная, дорогой граф: ребенок смертельно болен.
- Что же это за болезнь?
- Я с удовольствием расскажу о ней в подробностях, тем более что это будет небезынтересно для человека, который, не подозревая, какому риску он себя подвергает, решил бы поселиться в этом замке.
- Э! Уж не собираетесь ли вы мне сообщить о том, что это чума? - предположил Мирабо.
- Нет. Я вам расскажу, как несчастный младенец заболел лихорадкой, от которой он, по всей вероятности, через неделю умрет. Его мать косила траву вокруг замка вместе с садовником и, чтобы ребенок не мешал, положила его в нескольких шагах от опоясывающей парк канавы со стоячей водой. Простая крестьянка, она и понятия не имеет о двойном вращении Земли, вот и устроила дитя в тени, не подозревая, что через час оно окажется на солнце. Когда она прибежала на крик ребенка, он уже пострадал дважды: от слишком горячих для его головки солнечных лучей и от болотных испарений, довершивших отравление, известное под названием "малярийное отравление".
- Прошу прощения, доктор, - перебил его Мирабо, - но я не совсем вас понимаю.
- Разве вы никогда не слышали о лихорадке Понтийских болот? Разве вам не известно, хотя бы понаслышке, о гибельных миазмах, поднимающихся над тосканской Мареммой? Или, может быть, вам приходилось читать стихи флорентийского поэта о смерти Пин деи Толомеи?
- Все это мне известно, доктор, но как светскому человеку и поэту, а не как химику и медику. Кабанис мне рассказывал нечто подобное во время последней нашей встречи по поводу манежа, где мы так неважно себя чувствуем. Он даже утверждал, что, если я не буду не менее трех раз во время заседания выходить подышать в сад Тюильри, то умру от отравления.
- И Кабанис был прав.
- Не угодно ли вам будет мне это объяснить, доктор? Вы доставите мне удовольствие.
- Вы это серьезно говорите?
- Да, я неплохо знаю древнегреческий и латынь - в течение четырех-пяти лет, проведенных в заключении в разное время благодаря социальной чувствительности моего отца, я порядочно изучил античную историю. В самые тяжелые минуты я даже написал о нравах древних непристойную книжку, претендующую, однако, на некоторую научность. Но я не имею ни малейшего представления о том, как можно отравиться в зале заседаний Национального собрания, если только вас не укусит аббат Мори или вы не прочтете газетенки господина Марата.
- Сейчас объясню вам это; может быть, мое объяснение покажется туманным человеку, из скромности признающемуся, что он не очень силен в физике и невежествен в химии. Однако постараюсь выражаться как можно понятнее.
- Говорите, доктор. Смею заверить, что у вас никогда еще не было более благодарного слушателя.
- Архитектор, построивший зал манежа, - к несчастью, дорогой граф, архитекторы, как и вы, никудышные химики - не предусмотрел ни вытяжных труб для вывода испорченного воздуха, ни труб для его обновления. Из этого следует, что, поскольку тысяча сто человек, запертые в зале, вдыхают кислород, выдыхают углекислый газ, через час после начала заседания, особенно зимой, когда окна закрыты, а печи топятся, в зале нечем дышать.
- Как раз это мне и желательно было бы понять, хотя бы для того, чтобы потом поделиться знаниями с Байи.
- Объясняется это просто: чистый воздух, предназначенный для поглощения нашими легкими; воздух, которым дышат в доме, стоящем на середине склона, обращенного к востоку, и вблизи проточной воды, то есть расположенном в идеальных условиях обитания, состоит из семидесяти семи частей кислорода, двадцати одной части азота и двух частей так называемых водяных паров.
- Отлично! До сих пор я все понимаю и даже записываю цифры.