Но надо иначе глянуть на планы Коморовского, признав их гениальными: на долгие десятилетия, если не на века, между русскими и поляками углубилась историей проложенная межа вражды, чего и добивалась Армия Крайова, предвидевшая свою физическую и политическую гибель.
В своих мемуарах идейный вдохновитель АК генерал Пельчиньский (Гжегож) подвел итог: «…и я зажег этот большой пожар для того, чтоб его огонь вел через темноту будущие поколения: мне удалось вкопать пропасть между российским и польским народами по крайней мере на 10 поколений».
Он прав. Стратегические цели Армии Крайовой достигнуты. Дух возобладал над разумом, вера в некую избранность касты оказалась сильнее, и поскольку она — вера, то все мрачные филиппики в адрес шляхетства и АК — пустейшая забава, вера не подвержена коррозии от взаимодействия с кислотами едких возражений…
Пельчиньского в Польше чтят, но не более, поскольку большой пожар заполыхал давным-давно, в не отмеченный летописями и хрониками год возникновения славянского этноса, и у огня этого давно уже греют руки (в любом смысле) десятки поколений; одно из них сдало России в аренду — на беспроцентных условиях — Дзержинского.
То, что поляки плохи, а русские хороши (и наоборот), вовсе не значит, что те и другие хороши или плохи. Да, они такие по субъективно специфическим восприятиям, не более и не менее. С точки зрения полудохлой амебы «обе нации хороши». Это взаимное отталкивание этносов, племен и народов, как и обоюдное притяжение, — необходимое условие их сосуществования. Пыл страстей уходит порою, увядая, в отзвуки былых склок, в анекдоты. Сосуществование же тем надежнее, чем долговечнее силы притяжения и отталкивания наций. Школьные глобусы раскрашены обычно в желтые цвета пустынь и песков, зеленью отмечены леса, синью — моря и океаны. Силы, о которых идет речь, такие же постоянные, как очертания материков, пустыни же прибывают, а зеленые массивы тихо-тихо уничтожаются вырубками и дрянной атмосферой, приближая время, когда воды накроют сушу. Страсти человеческие размазаны по пяти миллиардам людей так, что доминирующей чертой одной нации стала бережливость, другой — мотовство, но и бережливость, и мотовство разбавлены, подкрашены подпирающими их другими свойствами…
И для нормальных, то есть добрососедских, отношений двух стран одинаково необходимо единство отторжения и притяжения. Соотношение между тем и другим может веками держаться на каком-то уровне, для дружбы Польши и России потребны некий градус польской ненависти к русским и добродушное презрение тех к буффонадному шляхетству, хотя, конечно, нелегко смиряться с тем, что любой ублюдок, убивший русского солдата, автоматически становится едва ли не национальным героем Польши.
Политика, психология, общественное сознание Запада издавна построены на отрицании России, и оно принимает разные формы — от самозабвенной ненависти до смачного плевка в сторону русского солдата, когда того нет на посту. Интерес к русской литературе и к русским заодно — самая изощренная форма ненависти. Достоевский, Чехов, Толстой как объекты изучения чем-то схожи с макетами мостов и транспортных узлов, на которых обучаются диверсанты перед заброской их в Подмосковье или на Урал. Улыбки же западных политиков, клятвы в уважении к России — всего лишь свидетельство того, что межгосударственные отношения и межнациональные — не одно и то же.
На поражение и рассчитывали вожди лондонские и варшавские. Только на крах, гибель и полный разгром. Только на тотальное уничтожение Варшавы. А она лежала в руинах. Спустя восемь месяцев через место, обозначенное на карте как столица Польши, пройдут возвращающиеся на родину советские дивизии, и бойцы начнут сдергивать с себя пилотки и фуражки: они увидят безлюдный город, лишь кое-где будут копошиться серые фигурки людей, начинающих восстанавливать некогда один из самых красивых городов Европы.