Было бы любопытно сравнить книгу Пикара со знаменитым пассажем о тишине от Меттерлинка - если мне не изменяет память, - и одна из причин этого в том, что, на мой взгляд, Меттерлинк никогда не был настоящим мыслителем. Он скорее являлся типичным литератором, без конца блуждающим вокруг мысли, суть которой так и не удосужился ясно выразить; мысли, которая в действительности утратила бы для него ореол таинственности, раскройся она до конца. Случай же Пикара совершенно иной: мало сегодня людей, способных мыслить столь сконцентрировано, как он; однако следует отметить, что его мышление это не то, что движется от предпосылки к заключению, но скорее, если так можно выразиться, видящее мышление. Так и хочется определить мысль Пикара техническим термином, знакомым по работам Канта и его последователей: это почти что "интеллектуальная интуиция". Но выражение "интеллектуальная интуиция", возможно, чересчур отдаёт доктринами философского идеализма, которые в данном контексте вряд ли уместны. Я не уверен в этом, поскольку поздние разработки Шеллинга, великого немецкого мыслителя-идеалиста, лишены каких-либо глубоких и явных параллелей с идеями как Макса Пикара, так и многих других современных метафизиков, отказавшихся от гегельянской одержимости системопостроений.
Следует отметить также, что современный философ - если это не просто профессиональный, академический философ - склонен к дрейфу в сторону поэзии. Происходящее вокруг нас можно сравнить со всплытием Атлантиды из морских глубин. На этом вновь возникшем континенте заново обретается единство мысли и поэзии как таковых, и совершенно ясно, что работа Макса Пикара по праву принадлежит этой новой Атлантиде. Очевидна, правда, некоторая путаница, которой нам следовало бы избежать здесь. Макс Пикар - христианин, он - римокатолик. Оттого струны души, задетые в этой книге, отличны от тех, которых коснулся Хайдеггер или даже Рильке: мне кажется, что Пикар восхищен "Дуинскими эллегиями", но со многими оговорками.
Не опасаясь самообмана, можно, по крайней мере, утверждать следующее. Все медитативные усилия Макса Пикара обращены к чему-то вроде полноты бытия, а такой полноте сегодня угрожает не только технический прогресс, но и воля к власти тех, для кого техника - это всего лишь сумма слепых инструментов; они рискуют стать свидетелями того, как эти слепые инструменты, превращаются в хозяев - слепых хозяев, конечно же - тех, кому они должны были бы служить. Не стоит недооценивать всей серьёзности подобных предупреждений, но следует подчеркнуть, что в позиции Пикара нет и намёка на нигилистический пессимизм. Его предупреждения, в полном смысле этого слова, суть пророчества, и сам он – пророк в том смысле, в каком пророками являются Пеги и Bloy. Провидческие слова его берут свой исток в эсхатологическом сознании - из знания о последних вещах, о смерти, о суде, о рае и аде. Замечательно, тем не менее, то, что при всём этом тональность его книги остаётся чудесно умиротворённой. Тишина, столь превозносимая им в своей книге, есть ни что иное, как тишина "покоя, превосходящего всякое понимание".
Габриель Марсель
ЭРНСТУ ВАЙХЕРТУ ПОСВЯЩАЕТСЯ
LINGUA FUNDAMENTUM SANCTI SILENTII
Надпись на алтаре в костёле Марии Кульм (Chlum Svaté Maří, Чехия)
(из дневников Гёте)
ВВЕДЕНИЕ
Тишина это не просто то, что случится, стоит нам замолчать. Это больше, нежели просто негативное отвержение языка; это больше, чем просто состояние, которого мы можем достигнуть по собственной воле.
Когда замолкает язык, наступает затишье. Но наступает оно не оттого, что замолкла речь. Просто отсутствие речи делает более явным присутствие тишины. Тишина – это самостоятельный феномен. Следовательно, она не равнозначна временному прекращению языка. Это не просто негативное состояние, воцаряющееся за устранением позитивного; скорее это независимое целое, существующее в себе и посредством себя. Она созидательна так же, как созидателен язык; и она конститутивна для человеческих существ так же, как конститутивен язык, хотя не в той же степени.
Тишина принадлежит к основной структуре человека. Это книга, однако, не задумывалась для того, чтобы привести читателя к некой "философии тишины" или подтолкнуть его к презрению языка. Не тишина, но язык делает человека таковым. Слово превосходит тишину.
Но язык беднеет без связи с тишиной. Поэтому наша задача - раскрыть мир тишины, тот мир, что так тускло освещён в эти дни - и не ради тишины, но ради самого языка.
Может показаться удивительным, что о тишине получается поведать лишь посредством языка - но только при условии, что тишина воспринимается как нечто полностью негативное. Тишина же, напротив, позитивна, это реальность, а для суждения о реальности необходим язык, у которого есть соответствующая сила для этого.
Язык и тишина взаимосвязаны между собой: язык ведает о тишине, а тишина ведает о языке.
ПРИРОДА ТИШИНЫ
1
Тишина не есть нечто негативное; это не просто отсутствие речи. Она позитивна, она – целый мир в себе.
Тишина обладает величием, просто потому, что она им обладает. Она присутствует, и в этом её величие, её чистое существование.
Тишине нет ни начала, ни конца: похоже, она берёт свои истоки из тех времен, когда всё было ещё чистым Бытием.
Когда воцаряется тишина, то словно и нет ничего другого.Там где присутствует тишина, тишина зрит человека. Она всматривается в человека пристальнее, чем человек всматривается в неё. Не человек испытывает тишину, но тишина испытывает человека.
Невозможно себе представить мир, в котором нет ничего кроме языка и речи, но возможно представить мир, где нет ничего кроме тишины.
Тишина содержит в себе всё. Она ничего не ждёт; она всегда присутствует целиком в себе и полностью заполняет пространство, в котором она появляется.
Не она развивается и расширяется во времени, но время разрастается в тишине. Это так, как будто время рассеяно в тишине, как будто тишина впитала его; как будто тишина – это почва, в которой время разрастается до своей полноты.
Тишина незрима, но всё же её существование очевидно. Она распростёрлась на дальние расстояния, и при этом настолько близка к нам, что мы можем ощущать её так же явственно, как собственные тела. Она неосязаема, но всё же мы ощущаем её так же, как ощущаем материалы и ткани. Её не определить в словах, но всё же она вполне определённа и безошибочно различаема.
Ни в каком ином феномене отдалённость и близость, размах и непосредственность, целое и частное не объединены так, как в тишине.
2
Тишина является единственным на сегодня "бесполезным" феноменом. Она не вписывается в мир пользы и выгоды; она просто есть. Похоже, у неё нет никакого иного назначения, она недоступна для эксплуатации.
Все прочие великие феномены оказались приручены миром пользы и выгоды. Даже пространство между небом и землёй стало всего лишь средой для воздухоплавания летательных аппаратов. Вода и огонь поглощены миром наживы; их замечают лишь в той мере, в какой они являются частью этого мира: они утратили своё независимое существование.
Тишина же, однако, стоит в стороне от мира пользы и выгоды; на ней не нажиться; из неё вовсе ничего нельзя извлечь. Она "непродуктивна". Поэтому к ней относятся как к бесполезной.
Но вместе с тем действие тишины утешительнее и целительнее, чем действие всего "полезного". Лишённая назначения, не поддающаяся никакой эксплуатации тишина внезапно возникает в краю всего-чрезмерно-полезного и пугает нас самой своей бесполезностью. Она сталкивается с потоком полезного. Она укрепляет неприкасаемое и уменьшает вред наносимый эксплуатацией. Она вновь делает вещи целостными, унося их из мира рассеяния в мир целостности. Она придаёт вещам нечто от своей священной бесполезности, ибо это как раз то, чем она и является: священной бесполезностью.
3
"Прежде всего оставить нужно нетронутою девственную почву, божественно созданную по безупречному закону" (Гёльдерлин)
Здесь, в тиши, пребывает Священная Пустыня, поскольку сама пустыня и образ Божий суть одно. Движения тут не подчиняются законам: существование и действие в тишине суть одно и то же. Это так, как если бы движение некой звезды внезапно сконцентрировалась в одинокий луч света: так же единство существования и действия сконцентрировано в тишине.
Тишина придаёт пребывающим в ней вещам нечто от мощи собственного автономного бытия. Автономное бытие в вещах усилено в тишине. Развёртывающееся и эксплуатируемое в вещах исчезает, когда они пребывают в тишине.
Силою автономного бытия тишина указывает на состояние, в котором действительно только собственно бытие: это состояние Божественного. Печать Божественного на вещах сохраняется посредством их связи с миром тишины.