Можно сказать, что такое пространство предполагает и предлагает логику визуализации. Когда ряд оперативных действий направляется единой "логикой", то речь идет о стратегии, сознательной или бессознательной. Если существует "логика визуализации", следует показать, как она сформировалась и как используется. Надменная вертикаль домов-башен, публичных и особенно государственных зданий привносит в визуальный план наглую фаллическую или, вернее, фаллократическую символику; она демонстрирует себя, выставляет себя напоказ, но так, чтобы каждый зритель усмотрел в ней власть. Вертикаль, высота во все времена служили пространственным выражением присутствия власти, способной на насилие. Применительно к зрителю подобная весьма специфическая – хоть она и кажется многим "нормальной" и даже "естественной" – спациализация предполагает двоякую "логику", то есть двоякую стратегию. Логика метонимии состоит в постоянном, стимулируемом и навязываемом переносе части на целое (в доме, состоящем из поставленных друг на друга объемов, "жилых коробок", зритель и житель – почти совпадающие – сразу улавливают связь части с целым и сами улавливаются этой связью). Благодаря постоянному расширению масштаба этот перенос компенсирует все, что есть смехотворного в малых объемах; он полагает, предполагает, предлагает гомогенное разделение локусов; в пределе он приобретает логический, то есть тавтологический, оборот: пространство содержит пространство, зримое содержит зримое, а коробка вкладывается в коробку.
Вторая "логика", которую предполагает такая спациализация, – это логика (стратегия) метафоры или, вернее, непрерывной метафоризации. Тела живых людей, "пользователей", захваченные шестеренками частей пространства, захвачены также и отношениями аналогии (если изъясняться философским языком): изображениями, знаками и символами. Вынесенные за собственные пределы, человеческие тела на глазах опустошаются: их со всех сторон призывают, приглашают, умоляют, предлагая вместо живых тел двойников – приукрашенных, улыбающихся, счастливых; их изгоняют ровно настолько, насколько предложение отвечает некоей "потребности", которой, впрочем, само же и помогает оформиться. Вторжение информации, массированное поступление сообщений смыкается с обратным процессом: отсечением от самого тела его жизни, его желания. Даже автомобили функционируют как аналоги – они одновременно и продолжение тела, и передвижной дом, принимающий в себя блуждающие тела. Для этого телесного "переноса" одних лишь слов, дисперсных фрагментов речи было бы недостаточно: необходимы глаза и существующее пространство.
Метафоры и метонимии: эти общеизвестные понятия взяты из лингвистики. Но мы ведем речь не о словах, а о пространстве и пространственной практике. Подобное заимствование требует углубленного анализа отношений между пространством и языком.
Определенное, то есть замкнутое, пространство что-то принимает в себя, а что-то отбрасывает (иногда в сферу ностальгии, иногда просто в сферу запретного). Оно утверждает, отрицает, опровергает. Оно обладает некоторыми атрибутами "субъекта" и некоторыми атрибутами "объекта". Фасад наделен очень сильной властью: он допускает в сферу видимого определенные действия – либо на самом фасаде (балконах, подоконниках и пр.), либо отталкивающиеся от фасада (прогулка по улице и пр.). Он отбрасывает в область непристойного многие другие действия, происходящие за фасадом. Здесь уже намечается психоанализ пространства.
Иногда применительно к городу и его отросткам (пригородам, периферии) употребляли выражения "болезнь пространства", "больные пространства". Что позволяло тому или иному человеку – архитектору, урбанисту, планировщику – объявлять себя "врачевателем пространства" (или подразумевать эту идею). Тем самым всеобщий характер приобретают особенно мистифицирующие репрезентации: современный город является результатом не капиталистического (или неокапиталистического) общества, но болезни общества.
Подобные формулировки извращают критику пространства, подменяя критический анализ не слишком рациональными и в то же время весьма реакционными схемами. В пределе общество целиком и "человек" как общественное существо могут считаться болезнями Природы. С философской точки зрения этот тезис можно обосновать – никто не запретит мыслить "человека" как чудовище, ошибку, неудачу на планете-неудачнице. И что дальше? Из такой философии, как и из многих других, не получится ничего, кроме нигилизма.
II. 5
Почему бы прямо здесь и теперь не принять решение: взять за образец "Капитал" Маркса, не затем, чтобы растащить его на цитаты или дать его последнее исчерпывающее толкование, а чтобы исследовать пространство в соответствии с планом этой книги? Для такого подхода есть много причин и мотивов, в том числе проблематика, аналогичная проблематике XIX века. Сегодня некоторые "марксисты" полагают, будто заниматься вопросами пространства (вопросами города, территориального управления) – значит затемнять настоящие политические проблемы. Изучение пространства сквозь призму сочинения Маркса позволило бы избежать серьезных недоразумений.
Следует обратиться именно к плану "Капитала". План этот выстроен в многочисленных прочтениях и перечтениях книги (самые буквальные из них – явно лучшие). В подготовительных работах Маркс обозначил основные понятия, например понятие (общественного) труда. Труд существовал во всех обществах – как и репрезентации труда (тягота, наказание и пр.), – но само понятие возникло лишь в XVIII веке. Маркс показывает, каким образом и почему. Сделав эти предварительные замечания, Маркс переходит к главному; главное – это не некая субстанция или "реальность", но форма. В начале и в центре Маркс обнаруживает (почти) чистую форму – форму связи материальных благ, то есть обмен. Эта почти логическая форма близка к другим "чистым" формам – тождество и различие, эквивалентность, когерентность, обоюдность, рекуррентность, повторяемость – и соотносится с ними. Связь материальных благ и обмен ими отличаются от коммуникации и обмена знаками (языка, речи), но неотделимы от них. "Чистая" форма имеет полярную структуру (потребительная стоимость – меновая стоимость) и различные функции; они описаны в труде Маркса. Развитие этой конкретной абстракции в мышлении происходит так же, как и ее развитие во времени и в пространстве, вплоть до социальной практики: монета, деньги, труд и определяющие его условия (его диалектический процесс – труд индивидуальный и социальный, разделенный и глобальный, частный и общий, количественный и качественный). Результатом этого развития, делающего понятия более насыщенными, чем при классической дедукции, и более гибкого, чем индукция или конструкция, является, как все знают, прибавочная стоимость. Главный стержень остается прежним: это диалектический парадокс, квазипустота, почти отсутствие – форма обмена, управляющая социальной практикой.
Но форма социального пространства нам известна. Она уже определена. Эта конкретная абстракция возникла в несколько приемов (в философских течениях, великих научных теориях) из репрезентаций пространства и пространств репрезентации. Появилась она на свет совсем недавно. Как и форма обмена, она близка к логическим формам; она требует содержания, и ее нельзя помыслить без содержания; но мыслится она именно путем абстрагирования, вне какого-либо определенного содержания. Точно так же форма материального обмена ничего не говорит о том, чем именно обмениваются; она предусматривает только "нечто", некий предмет использования, являющийся также и объектом обмена. Точно так же форма нематериальной коммуникации не говорит, какой именно знак передается, а только указывает на необходимость набора отдельных знаков, сообщения, канала и кода. Точно так же и логическая форма не говорит, что именно является когерентным, что именно мыслится, но предполагает необходимость формальной когерентности для мышления.
Форма социального пространства – это контакт, объединение, симультанность. Что объединяется? Что объединено? Все, что есть в пространстве, все, что произведено либо природой, либо обществом – либо их совместными усилиями, либо через их конфликты. Все – живые существа, вещи, предметы, произведения, знаки и символы. Пространство-природа сополагает, рассеивает; оно ставит в один ряд локусы и их наполнение. Оно создает частности. Социальное пространство предполагает объединение в одной точке или вокруг одной точки, уже состоявшееся или возможное. То есть возможное накопление (возможность которого реализуется при определенных условиях). Данное утверждение подтверждается в сельском пространстве, в пространстве жилища; оно находит подтверждение в городском пространстве, раскрывающем еще неизвестные секреты социального пространства в деревне. Городское пространство объединяет толпы людей, продукты на рынках, действия и символы. Оно концентрирует, аккумулирует их. Слова "городская пространственность" подразумевают также центр и централизацию, не важно, существующую или возможную, насыщенную, раздробленную или подвергающуюся угрозе; иными словами – диалектическую централизацию.