Благонамеренные комментаторы часто пытаются смягчить или завуалировать взгляды постмодернистов. Подлинная же забота о человеке требует, не пряча голову в песок, читать как написано. "В наши дни мыслить можно лишь в пустом пространстве, где уже нет человека… Всем тем, кто еще хочет говорить о человеке, его царстве и освобождении, всем тем, кто еще ставит вопросы о том, что такое человек в его сути, всем тем, кто хочет исходить из человека в своем поиске истины, и наоборот, всем тем, кто сводит всякое познание к истинам самого человека… кто вообще не желает мыслить без мысли о том, что мыслит именно человек – всем этим несуразностям и нелепым формам рефлексии можно противопоставить лишь философический смех, то есть, иначе говоря, безмолвный смех". И наконец, его самые знаменитые, завершающие книгу слова надежды: "можно поручиться – человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке".
Но какой будет мир без человека? Что идет ему на смену? Сам Фуко оставляет эти вопросы без ответа. В последних работах он как бы даже отказывается от радикального антигуманизма, опять говорит о субъекте и герменевтике его познания. Однако идеи живут собственной жизнью и Ж. Делез в приложении "О смерти человека и о сверхчеловеке" к своей книге о Фуко такой ответ дает. "Силы в человеке вступают в отношения с силами внешнего: с силой кремния, берущего реванш над углеродом, с силами генетических компонентов, берущих реванш над организмом, с силой аграмматикальностей, берущих реванш над означающим… Как сказал бы Фуко, сверхчеловек – это нечто гораздо меньшее, чем исчезновение существующих людей, и нечто гораздо большее, чем изменение понятия: это пришествие новой формы, не Бога и не человека, и можно надеяться, что она не будет хуже двух предыдущих". Ответ гораздо более конкретный, хотя тоже требует расшифровки: человек распался на факторы и силы; в этом качестве он вступает в отношения с техникой, прежде всего компьютерной ("кремнием"), которая берет реванш над жизнью и естественным человеком ("углеродом"); генная инженерия, манипулируя человеческой телесностью, разрушает его целостность как организма; победа над означающим означает ликвидацию субъектности человека; в итоге образуется новая форма "не Бог и не человек".
Что это за форма, о которой все сказано, но она не называется? Очевидно, это и есть искомый постчеловек, возникающий в результате смерти Homo sapiens – дикарей, варваров, личностей, акторов как природно-социальных существ. Это то, что приблизительно именуется роботами с искусственным интеллектом и кибернетическими системами типа "гомутер" (гомо+компьютер). А постмодернизм есть идеология гибели человеческого мира и замены его постчеловеческим, "техникой с вкраплениями живого" (на первом этапе "живого с вкраплениями техники" в виде чипов и других искусственных органов). Это сциентистский технократизм, перенесенный на самого человека. Сознание его адептов, несмотря на то, что внешне они выглядят как люди, часто вполне симпатичные, похищено новой постчеловеческой реальностью. Предавая существующего человека, они открывают дополнительные шлюзы и так смывающему нас стихийному потоку техногенного прогресса.
Борьба с человеком, проектирование его смерти, обоснование необходимости замены чем-то более "эффективным" явление общемировое. Она начинает проникать из собственно постмодернистской литературы в повседневное общественное сознание, в обычный и научный язык. У нас эта линия наиболее последовательно, пожалуй, воспроизводится журналом "Общественные науки и современность". Развертывается она здесь под флагом критики "классической экологии" с позиций некоего "критического гуманизма". Очень странного. "На повестку дня встает необходимость вторжения инструментального интеллекта в самые интимные основы естества… Генетическое перерождение человека – только один из аспектов тех коренных трансформаций, без которого сохранение цивилизации на нашей планете исключено. Еще один аспект связан с динамичным развитием и распространением компьютерных систем, что составляет совершенно необходимую предпосылку для роста удельной продуктивности производственных технологий…"Как видим, этот "гуманизм" почти в тех же словах, что и Ж. Делез, предполагает ликвидацию человека, дабы он не мешал дальнейшему процветанию цивилизации. Чего не сделаешь ради "роста удельной продуктивности производственных технологий"!
Но не все сторонники критического гуманизма (на самом деле, если без стилистических ловушек, оппоненты гуманизма) согласны на цивилизацию без человека. Они только против "человека из биосферы" и за "человека не из биосферы". Потому что "биосфера не является местом обитания человека. Параметры биосферы не статичны. Человек не привязан к биосфере. Человек не является одним из биологических видов крупных млекопитающих". После таких пассажей все кто считает себя живыми, должны, по-видимому, ущипнуть друг друга за нос, чтобы убедиться в своем "млекопитающем существовании". Живет этот искусственный субъект в "антропогеосфере", целиком технической среде, образовавшейся в результате его собственной деятельности. Правда, в конце статьи автор как бы опять идет навстречу человеку в плане модуса времени: "Человек из биосферы доживает последние столетия, быть может, последние десятилетия своей истории". Быть может это и так. Как млекопитающие, мы допиваем свое последнее молоко. Только для пользы дела не стоило бы его запутывать: "человек не из биосферы" не имеет права и оснований называться человеком. В нем превышена всякая мера потери идентичности. Надо прямо сказать: это и есть смерть человека. "Человек не из биосферы" неживой по определению, приблизительно говоря, опять-таки робот с искусственным интеллектом.
Не дожидаясь победы техноидов в предметном мире, в русскоязычной литературе наиболее осознанно и целенаправленно проект информационного захвата символического универсума и трансформации человека в соответствии с его новой средой обитания, разрабатывает также М. Эпштейн.
Михаил Эпштейн родился в 1950 г. в Москве. Окончил филологический факультет Московского. гос. ун-та. С 1987 г. член Союза писателей СССР, известный литературный критик. С 1990 г. живет в США, преподает литературу и историю культуры в штате Атланта, однако часто бывает в России, выступая, регулярно публикуя статьи и книги по вопросам постмодернизма и перспективам развития современной цивилизации. Его деятельность создает своего рода сообщающиеся сосуды между западной и российской философской мыслью.
Опираясь на набирающее на Западе силу течение трансгуманизма, в котором постмодернизм находит свое целевое завершение (транс – переступание через существующее к иному) и на ведущиеся в его русле так называемые posthuman study, он предлагает расширить учение о человеке до учения о живых и искусственных формах разума. Перейти от антропологии к "гуманологии". В гуманологии обобщаются, оформляясь в качестве дисциплины, разного рода и уровня постчеловеческие концепции (не)бытия – некой "позитивной смерти". Нет человека – нет и антропологии. Гуманология – это учение о том, во что должен превратиться человек в ходе дальнейшего развития техники и каково место, если такое останется, будет занимать в нем нынешний Адам, Антропос, Гомо = Человек. Крайности сходятся, и к гуманологии все больше дрейфует все еще слывущий вождем российского традиционализма А. Дугин. Вместо скучных и прозаических, требующих выхода в практику забот о преодолении кризиса современного человека, он объявляет его существом конченым и прячется от всех проблем за фейерверком псевдорелигиозных сайентологических фраз о Homo novus, "сотканном из паутины сверхчеловеческих интуиций", "собирателе затонувшего света", "лазерном сгущении сакральной воли" и т. д. и т. п. Мы могли бы предположить, что учитывая нарастающее влияние информационной реальности на человека, постмодернизмом в целом и данными конкретными авторами разрабатывается некая новая дисциплина – информационная антропология. Она пополнит имеющийся ряд антропологий – социальную, культурную, религиозную, педагогическую и т. д. и будучи критической по своему смыслу, может противостоять идеям "несущественности антропоморфности" изнутри, на почве самого информационизма. Для этого, по крайней мере для обсуждения такого поворота проблемы, есть все основания. Но, как видим, вопрос о человеке ставится круче – ему вообще отказывают в праве на существование.