Малышев лишь коротко вскинул руку, сообщая о выполнении приказа.
Как только середина каравана втянулась под нависший над тропой карниз, капитан кивнул изготовившемуся Чернышеву.
— Давай, Гена.
Прапорщик послал радиосигнал и в то же мгновение чудовищный грохот разорвал тишину. Вздыбилась и рухнула в пропасть стометровая полоса скал, увлекая за собой большую часть надвое разорванного каравана. Охрана не пострадала ни впереди, ни сзади. В хвосте каравана осталось девять животных, в голове — тринадцать. А между ними клубился пылью фантастический завал глыб, для расчистки которого потребовались бы годы упорного труда. Уцелевших людей и животных взрывной волной бросило на тропу, некоторых швырнуло в пропасть. Солдаты охраны не сразу, но первыми поняли, что вырваться из западни можно только по тропе. Вместе с оставшимися в живых караванщиками они бросились на прорыв — одни вперед, другие назад — и устлали тропу трупами под кинжальным огнем бивших с десяти-пятнадцати метров автоматов, пулеметов, под взрывами бесперебойно работающих гранатометов. Им нужно было пробежать, проползти, пробраться лишь шестьдесят метров до мертвого, непростреливаемого пространства. Некоторым это почти удалось, но их хладнокровно расстреляли заранее облюбовавшие позицию снайперы.
Группа лейтенанта Черных первым шквалом огня разметала, а потом добила все живое, что осталось после взрыва в хвосте каравана. Впереди солдат и погонщиков уцелело больше. После первого броска оставшиеся в живых залегли за трупами животных и поливали автоматными очередями скалы. Но что значит залечь под кинжальным огнем на узкой тропе между пропастью и стеной из камня, не имея пути назад? Они еще жили, но в представлении нападавших были уже трупами.
Застенчивый в обиходе прапорщик Вячеслав Весуев, никогда не расстававшийся в поиске со своим пулеметом, при каждой попытке противника подняться для броска обрушивал на него грохот очередей, прошивая пулями навылет. Прицельно, на выбор, парни истребляли лежавших из автоматов. Чтобы не терять совсем не лишнее для них в этой ситуации время, тех, кто еще подавал признаки жизни, забрасывали гранатами. Раненых добили ножами. В живых нельзя было оставлять никого. Даже один пленный связал бы группу по ногам и рукам. А ей еще предстояло идти и идти по горам со своим тяжелым, необходимым для жизни и боя грузом. Они вообще не брали пленных — за ненадобностью, все равно ни одному из них нельзя было верить.
В разбросанных по тропе тщательно перевязанных упаковках оказалось оружие, взрывчатка, патроны. Все это полетело в пропасть. Документы, бумаги, карты собрали и передали командиру. Взяли оставшиеся в целости фляги с водой. Пищи не нашлось. Видимо, все ее запасы рухнули в пропасть.
— Командир, — подозвал Кондратюка Малышев.
— Что, Дмитриевич? — спросил подошедший капитан.
— Смотри.
Малышев откинул верх вспоротого им по периметру небольшого тюка, упакованного в жесткий непромокаемый материал. Кондратюк увидел спрессованные пачки новеньких афгани сотенного и тысячного достоинства.
— Забери с собой, — распорядился он.
— Неужто и сейчас отдашь этим говнюкам, Васильевич? — с укоризной спросил старший прапорщик.
Года полтора назад группа Кондратюка, правда, больше, чем наполовину в другом составе, согласно приказу, перехватила небольшой караван с деньгами — их было там десятки миллионов. Охрану и сопровождение, как водится, перебили, а деньги доставили на базу и, как положено, сдали в распоряжение командования. Однако, как потом выяснилось, до финчасти сорокой армии через различные полномочные и не совсем полномочные, но заинтересованные инстанции дошло лишь несколько сот тысяч.