- видишь, там что-то движется, словно тень какая-то. Это черт, или так по крайней мере я думаю. Человек, который приобретет другу бутылку, будет повелевать чертом, и чего бы он отныне себе ни пожелал, все - любовь, слава, деньги, дома, подобные этому, да, да, и даже города, подобные этому, - все получит он по первому своему слову. Наполеон владел этой бутылкой, и она сделала его властелином мира, но потом он продал ее и пал. Капитан Кук владел этой бутылкой, и она открыла ему путь ко многим островам, но и он тоже продал ее, и был убит на Гавайях. Ибо, как только продашь бутылку, сразу лишаешься ее могущественной защиты, и если не удовольствуешься тем, что имеешь, к тебе приходит беда.
- А как же ты сам говоришь, что хочешь ее продать? - спросил Кэаве.
- У меня есть все, чего я могу пожелать, и ко мне подкрадывается старость, - отвечал человек. - Только одного не может сделать черт в бутылке: он не может продлить человеку жизнь. И было бы нечестно утаить от тебя, что у этой бутылки есть недостаток: если человек умрет, не успев ее продать, он обречен вечно гореть в аду.
- Да, уж это и впрямь недостаток, спору нет, - воскликнул Кэаве. - Я бы нипочем не стал связываться с такой чертовщиной. Могу, слава тебе господи, прожить и без дома. А вот накликать вечное проклятие на свою голову - это уж нет, не согласен.
- Полно, не торопись, зачем так далеко заглядывать вперед, - возразил человек. - Нужно только разумно воспользоваться услугами черта, а затем продать бутылку кому-нибудь еще, как я сейчас продаю ее тебе, и ты закончишь дни свои в покое и довольстве.
- А я вот что примечаю, - сказал Кэаве. - Перво-наперво, ты то и дело вздыхаешь, словно влюбленная девушка, а еще - больно уж дешево продаешь ты эту бутылку.
- Я уже сказал тебе, почему я вздыхаю, - отвечал человек. - Чувствую я, что здоровье мое слабеет, и это меня пугает; ведь ты же сам сказал: никому не охота, померев, отправиться в преисподнюю. А вот почему я так дешево продаю, - тут тебе надо объяснить еще одну особенность этой бутылки. В незапамятные времена, когда Сатана впервые принес бутылку на землю, она стоила неслыханно дорого, и Пресвитер Иоанн, первый, кто ее купил, отдал за нее несколько миллионов долларов. Но дело в том, что эту бутылку нельзя продать иначе, как с убытком для себя. Если ты продашь ее за ту же цену, за какую купил, она снова вернется к тебе, как голубь в голубятню. Понятно, что цена ее из века в век все падала и теперь уже стала на удивление низкой. Я сам купил эту бутылку у одного из моих богатых соседей и уплатил всего девяносто долларов. Я могу продать ее за восемьдесят девять долларов и девяносто девять центов, но ни на цент дороже, иначе она тут же вернется ко мне обратно… Из-за этого возникают два затруднения: во-первых, когда ты хочешь продать такую диковинную бутылку за какие-нибудь восемьдесят долларов, люди думают, что ты просто шутишь. А во-вторых… Ну, да это потом… Я, собственно, не обязан вдаваться во все подробности. Только учти - бутылка продается лишь за ходячую монету.
- Откуда мне знать, что все это правда? - сказал Кэаве.
- Кое-что ты можешь проверить сразу же, - отвечал человек. - Отдай мне пятьдесят долларов, возьми бутылку и пожелай, чтобы твои деньги возвратились к тебе в карман. Если этого не произойдет, честью тебе клянусь, что буду считать сделку несостоявшейся и верну тебе деньги.
- Ты не обманываешь меня? - спросил Кэаве.
Человек торжественно поклялся, что говорит правду.
- Что ж, пожалуй, я рискну, - сказал Кэаве. - Ведь от этого беды не будет.
И он отдал свои деньги человеку, а человек протянул ему бутылку.
- Ну, черт в бутылке, - промолвил Кэаве, - верни мне мои пятьдесят долларов.
И что же - едва произнес он эти слова, как карман его снова стал так же тяжел, как прежде.
- Это и в самом деле чудесная бутылка, - сказал Кэаве.
- А теперь прощай, приятель! - сказал человек. - Проваливай отсюда, и дьявол с тобой!
- Постой! - сказал Кэаве. - Хватит с меня этих шуток. На, бери обратно свою бутылку.
- Ты заплатил за нее меньше, чем я, - заметил человек, потирая руки, - и теперь это твоя бутылка. А мне нужно только одно: побыстрей увидеть твою спину. - И с этими словами он позвонил своему слуге-китайцу, и тот выпроводил Кэаве из дома.
Очутившись на улице с бутылкой под мышкой, Кэаве принялся размышлять: "Если все, что этот человек говорил, - правда, я, кажется, опростоволосился. Но, может, он просто дурачил меня?"
Тут Кэаве прежде всего пересчитал свои деньги: ровно сорок девять американских долларов и одна чилийская монета.
"Похоже, что все правда, - сказал себе Кэаве. - Ну-ка, испытаем ее теперь по-другому".
Улицы в этой части города были чистые-чистые, прямо как корабельная палуба, и прохожих - ни души, хотя был уже полдень. Кэаве бросил бутылку в водосточную канаву и зашагал прочь; раза два он оглянулся: пузатая, молочно-белая бутылка лежала там, где он ее оставил. Кэаве оглянулся в третий раз и завернул за угол, но не успел он сделать и шага, как что-то ткнулось в его локоть, и - подумайте! - пузатая бутылка уже оттягивает ему карман бушлата, а узкое горлышко ее торчит наружу.
"Похоже, что и это тоже правда", - подумал Кэаве.
Что же сделал теперь Кэаве? Он купил в лавке штопор и, выйдя из города, направился в безлюдное поле. Там он попытался откупорить бутылку, но сколько ни ввинчивал в пробку штопор, его тут же выпирало обратно, а пробка оставалась цела и невредима.
"Какой-то новый сорт пробки", - подумал Кэаве, и тут он вдруг весь затрясся, как в лихорадке, и покрылся испариной: ему стало страшно.
Шагая обратно в порт, Кэаве увидел лавчонку, где какой-то человек продавал раковины, дубинки дикарей-островитян, старинные монеты, старых языческих божков, китайские и японские рисунки и прочие разные вещицы, которые привозят в своих сундучках матросы. И тут Кэаве осенила новая мысль. Он вошел в лавчонку и предложил хозяину купить у него бутылку за сто долларов. Торговец сначала только посмеялся и предложил Кэаве пять долларов; однако это и в самом деле была занятная бутылка - такого стекла не выдувал ни один стеклодув на земле, ее молочная белизна так красиво переливалась всеми цветами радуги, и такая таинственная тень трепетала у нее внутри… Словом, поторговавшись, как водится, хозяин дал Кэаве шестьдесят серебряных долларов за его бутылку и водрузил ее на полке в самом центре своей витрины.
"Ну вот, - сказал себе Кэаве, - я продал ее за шестьдесят долларов, хотя купил за пятьдесят, а по правде, и того дешевле, - ведь один-то доллар у меня был чилийский. Теперь проверим это дело еще раз".
И Кэаве вернулся на корабль, но когда он отомкнул свой сундучок, бутылка была уже там: она его опередила. А у Кэаве на корабле был дружок, которого звали Лопака.
- Что это с тобой? - спросил Лопака. - Чего ты уставился на свой сундук?
Они были одни в кубрике, и Кэаве, взяв с товарища клятву молчать, поведал ему все.
- Диковинная история, - сказал Лопака. - Боюсь, натерпишься ты горя с этой бутылкой. Одно хоть ясно: ты знаешь, какая беда тебе угрожает. А раз так, надо извлечь пользу из этой сделки. Обдумай хорошенько, что ты хочешь себе пожелать, вели бутылке это сделать, а если она исполнит твою волю, я сам куплю ее у тебя. Потому, как мне давно запала на ум одна мыслишка: хочу заиметь шхуну и заняться торговлей на островах.
- Это не по мне, - сказал Кэаве. - Я хочу иметь красивый дом и сад на побережье Кона, где я родился, и чтобы солнце светило прямо в окна, и в саду цвели цветы, и в окнах были стекла, и на стенах картины, и на столах красивые скатерти и безделушки - словом, совсем, как в том доме, где я был сегодня… И пусть даже мой дом будет на один этаж повыше и со "всех сторон окружен балконами, как королевский дворец, и я буду жить там без забот и веселиться с моими друзьями и родственниками.
- Вот что, - сказал Лопака. - Давай увезем ее с собой на Гавайи, и, если все, чего ты пожелал, сбудется, я куплю у тебя бутылку, как уже сказал, и попрошу себе шхуну.
На том и порешили, и вскоре корабль возвратился в Гонолулу и доставил туда и Кэаве, и Лопаку, и бутылку.
Не успели они сойти на берег, как повстречали на пристани одного знакомого, и тот с первых же слов начал выражать Кэаве сочувствие.
- Не пойму я что-то, почему ты меня жалеешь? - спросил Кэаве.
- Да разве ты ничего не знаешь? - удивился знакомый. - Ведь твой дядюшка… такой почтенный был старик… скончался, и твой двоюродный брат… такой красивый был малый… утонул в море.
Кэаве очень опечалился, заплакал, и запричитал, и совсем забыл про бутылку. Но у Лопаки другое было на уме, и, когда скорбь Кэаве поутихла, Лопака сказал:
- А я вот о чем думаю: у твоего дядюшки не было ли землицы на Гавайях, в районе Каю?
- Нет, - сказал Кэаве, - в Каю не было. Был участок на гористом берегу, малость южнее Хоокены.
- Теперь эта земля перейдет к тебе? - спросил Лопака.
- Да, ко мне, - молвил Кэаве и снова принялся оплакивать своих усопших родственников.
- Погоди, - сказал Лопака. - Перестань причитать на минуту, мне кое-что пришло в голову. А может, все это наделала бутылка? Потому, как видишь, уже и место готово для твоего дома.
- Ну, если так, - вскричал Кэаве, - хорошенькую же она мне сослужила службу! Кто ее просил убивать моих родственников? А ведь, может, ты и прав - дом-то представлялся мне точнехонько на том самом месте.
- Но дом же еще не построен, - сказал Лопака.
- Нет, да и не похоже, что будет когда-нибудь построен, - сказал Кэаве. - Правда, у дядюшки было немного кофейных деревьев, айвы и бананов, но этого мне только-только хватит на прожитие. А остальной его участок - это просто черная лава.