И в особенности тогда, когда показывается нагим. Но я не виноват в его кознях! Разве я создал этот мир и его вместе с миром?
Ну что ж! Будем же снова довольны и веселы! И хотя гневен взор Заратустры - взгляните на него! Он сердит на меня,
- но еще до наступления ночи вновь он полюбит меня и станет восхвалять, ибо не может обходиться долго без подобных глупостей.
Он - любит врагов своих: из всех, кого только видел я, лучше всех овладел он этим искусством. Но за любовь эту к врагам - мстит он друзьям своим!"
Так говорил старый чародей, и высшие люди выражали одобрение словам его: и тогда Заратустра стал ходить среди них, с любовью и ненавистью пожимая руки друзьям своим, словно желая примириться со всеми и испросить прощения. Но когда дошел он до выхода из пещеры, опять потянуло его на свежий воздух и к зверям его, и он собрался незаметно ускользнуть.
Среди дочерей пустыни
1
"Не уходи! - сказал тогда странник, называвший себя тенью Заратустры. - Останься с нами, не то прежняя смутная тоска снова нападет на нас.
Старый чародей от души поделился с нами тем наихудшим, что было у него, и вот, взгляни, - у нашего доброго благочестивого Папы на глазах слезы, и он опять готов плыть по морю уныния.
Похоже, что эти короли стараются сдерживаться перед нами: ибо лучше всех нас научились они этому за сегодняшний день! Но я готов побиться об заклад, что не будь свидетелей, они бы тоже затеяли скверную игру,
- скверную игру медленно ползущих облаков, влажного уныния, сырой тоски, заволоченного неба, украденных солнц, завывающих осенних ветров!
- скверную игру наших рыданий и криков о помощи: останься с нами, о Заратустра! Здесь много скрытых бед, желающих высказаться, много облачного и вечернего, много спертого воздуха!
Ты насытил нас сильной, мужской пищей и напитал подкрепляющими притчами: так не допусти же того, чтобы дух женственности и изнеженности овладел нами за десертом!
Ты один делаешь воздух, тебя окружающий, крепким, бодрым и чистым! Нигде на земле не встречал я воздуха свежее, чем в пещере твоей!
Хотя и повидал я много стран, а нос мой разучился распознавать и оценивать разные запахи; у тебя же, в пещере твоей, услаждается обоняние мое как никогда ранее!
Разве что однажды, - о, прости мне одно воспоминание! Не обессудь за одну старую застольную песню, которую сложил я, живя среди дочерей пустыни:
- ибо там тоже был добрый, здоровый, светлый воздух Востока: там отдалился я дальше всего от затянутой тучами, от сырой, угрюмой, дряхлой Европы!
Любил я тогда девушек Востока и других поднебесных стран, чьи лазуревые небеса не омрачали ни единое облако, ни единая мысль.
Вы не поверите, до чего же чинно восседали они, когда не плясали - глубокие, но при этом бездумные, словно маленькие тайны, словно разукрашенные лентами загадки, словно десертные орешки,
- пестрые, яркие и чуждые, поистине так! Но не омрачало их ни одно облачко - эти загадки позволяли разгадывать себя: и вот - в честь этих девушек сочинил я тогда застольный псалом - псалом для десерта".
Так говорил странник, называвший себя тенью Заратустры; и прежде чем кто-нибудь успел ответить ему, он схватил арфу старого чародея и, скрестив ноги, оглянулся вокруг, спокойный и мудрый: медленно и испытующе он втянул в себя воздух, будто пробуя на вкус новый, незнакомый воздух чужой страны. А потом запел в какой-то особой манере, с воплями и завываниями.
2
Пустыня ширится: горе тому, кто пустыни таит!
О! Торжественно!
Поистине торжественно!
Достойное начало!
По-африкански пышно!
Как и пристало льву
Или высоконравной обезьяне, -
Но чуждо вам, возлюбленные девы,
У чьих прелестных ног мне, европейцу,
Позволено сидеть. Селах.Поистине, достойно удивленья,
Что я - вблизи пустыни
И в то же время от нее далек
И не опустошен:
Оазис-крошка,
Зевнув, открыл благоуханные уста
И я низринулся в сладчайшие пределы,
И вот, возлюбленные девы,
Я перед вами. Селах.Благословенно чрево того кита,
Что гостя приютил! -
Понятен ли ученый мой намек?
Хвала утробе, что была с невольным постояльцем
Радушна, как со мной оазис:
Но в чем себе позволю усомниться, -
Я сын Европы, а она -
Старух всех недоверчивей на свете.
Да исправит это Господь!
Аминь!И вот я здесь,
Вокруг меня оазис;
Я словно финик -
Румяный, сладкий, сочный, золотистый,
Вожделеющий девичьих уст, алчущий укуса
Белоснежных, холодных и острых девичьих зубов:
Сердца всех пылких фиников
Томятся такой же страстью. Селах.Итак, похожий - даже слишком -
На вышеназванные южные плоды,
Лежу я, окруженный роем
Игривых и назойливых жучков,
А также сумасбродной суетой
Нескромных, крошечных причуд и вожделений -
О кошки-девушки, Зулейка и Дуду -
Безмолвные и полные предчувствий,
Я вами окружен и осфинксован,
Когда одним бы словом
Мне выразить как можно больше чувства:
(Да простится мне этот грех против языка!)
Я с упоением вдыхаю райский воздух,
Прозрачный, свежий, в золотых прожилках,
Давно уже не посылал на землю месяц
Такого воздуха, -
Случайно ли, по прихоти, -
Как повествуют древние поэты?
Но я из рода скептиков и сомневаюсь в этом,
Я вышел из Европы, а она -
Старух всех недоверчивей на свете.
Да исправит это Господь!
Аминь!Сижу я здесь, любезные подруги,
Без будущего, без воспоминаний,
Упиваюсь благоуханьем,
Втягиваю его раздутыми от жадности ноздрями,
Гляжу на пальму,
Что как танцовщица
Сгибает стройный стан,
Стоит заглядеться
И начинаешь подражать ее движениям!
Она похожа на танцовщицу, что долго -
О, как небезопасно долго! -
Стояла на одной ноге -
Быть может, о второй она забыла?
По крайней мере тщетно я искал
Бесценную другую половину,
В священной близости искал легчайших,
Покровов тканых и блестящих,
Тончайших, развевающихся юбок.
Увы, мои прелестные подруги,
Хотите верьте, хотите - нет:
Она утратила вторую ножку!
Ах, какая жалость!
Быть может, где-то блуждает она,
Безутешная, одинокая?
Быть может, ужасного чудовища страшится -
Льва с пышной желтой гривой?
Или уже обглодана, разгрызена на части?
О горе! Не иначе, как съедена она! СелахО, не рыдайте, нежные сердца!
Сердца сладчайших фиников, не плачьте!
Сосцы, наполненные молоком!
Сосуда с благовониями!
Бедняжечка Дуду, утешься!
Зулейка, будь смелей!
Или уместней укрепиться сердечным средством -
Умащенной бальзамом притчей?
Торжественным наставленьем?Поднимись, достоинство!
Достоинство добродетели! Достоинство Европы!
Раздуйтесь, мехи добродетели!
Не повыть ли,
Пореветь еще!
Исторгнуть рев высоконравный!
Высоконравным львом рычать
пред дочерьми пустыни!
О девы!
Для алчной страсти европейской
Рев добродетели всего милее!
Я, европеец, перед вами,
Я не могу иначе, помоги мне, Боже!
Аминь!
Пустыня ширится: горе тому, кто пустыни таит!
Пробуждение
1
После песни странника - тени Заратустры пещера вдруг наполнилась шумом и смехом: и так как собравшиеся гости говорили все разом, и даже осел при таком воодушевлении не остался безмолвным, то Заратустрой овладели легкое отвращение к гостям своим и озорное настроение, хотя и радовался он веселью их. Ибо оно казалось ему признаком выздоровления. И вот выскользнул он потихоньку на свежий воздух и стал говорить со зверями своими.
"Куда подевалось теперь несчастье их? - спросил он, вздохнув с легкой досадой. - Похоже, что, побыв у меня, разучились они взывать о помощи!
- хотя, к сожалению, не разучились еще вообще кричать". И Заратустра заткнул себе уши, ибо к шумному ликованию высших людей каким-то странным образом примешивалось ослиное "И-А".
"Им весело, - продолжал он, - и кто знает, быть может, веселятся они за счет хозяина дома? И хотя они учились смеяться у меня, не моему смеху научились.
Хотя, что с того! Они уже немолоды и смеются, и выздоравливают по-своему; куда более худшее выносили уши мои и не возмущались.
День этот - победа: уже отступает, бежит мой старый, заклятый враг - Дух Тяжести! Как хорошо кончается день, начавшийся так тяжело и скверно!
И хочет он завершиться. Наступает вечер: он мчится по морю, лихой всадник! Как раскачивается он, блаженный, возвращаясь домой, на пурпурных седлах своих!
Небо смотрит так ясно, мир так глубок: о вы все, удивительные люди, пришедшие ко мне, еще стоит жить, если жить рядом со мной!".
Так говорил Заратустра. И вновь из пещеры послышались крики и смех высших людей: тогда он заговорил опять.
"Клюет эта рыба, годится для нее приманка моя, и вот - отступает их враг, Дух Тяжести. Если я не ослышался, они уже учатся смеяться над собой.