И пусть бурный поток любви моей устремится туда, где нет дорог! В конце концов найдет он путь к морю!
Правда, есть во мне озеро, уединенное и самодовлеющее, словно отшельник, но поток любви моей и его увлекает вниз - к морю!
Новыми путями иду я, новые речи рождаются во мне; подобно всем созидающим, устал я от обветшавших слов. Не желает больше мой дух ходить на истоптанных подошвах.
Слишком медленно течет для меня всякая речь: в твою колесницу прыгаю я, о буря! Но и тебе еще достанется от бича ярости моей!
Подобно крикам и возгласам ликования, промчусь я по морским просторам, пока не достигну тех блаженных островов, где обитают друзья мои.
И враги мои между ними! Как люблю я теперь всякого, с кем могу говорить! И врагов моих - их тоже объемлет блаженство мое.
И когда я вскакиваю на самого норовистого коня своего, копье - лучший помощник мой: оно - самая надежная опора моя.
Копье, которое бросаю я во врагов своих! Как благодарен я им, что могу наконец метнуть его!
Велико было напряжение тучи моей: под громовой хохот молний осыплю я градом долины.
Могуче взволнуется грудь моя, грозной бурей промчится по горам дыхание ее: легко станет сердцу моему.
Поистине, подобно буре, грядет счастье мое и свобода! Враги же пусть думают, что некто злой неистовствует над их головами.
И даже вы, друзья мои, устрашитесь моей необузданной мудрости и, быть может, убежите вместе с врагами моими.
О, если б сумел я пастушьей свирелью привлечь вас обратно! О, если б мудрость моя - эта львица - научилась нежно рычать! А ведь уже многому научились мы вместе!
В безлюдных горах зачала дикая мудрость моя; на жестких камнях произвела она на свет самое младшее из чад своих.
Теперь, словно безумная, носится она по пустыне и все ищет мягкого дерна - моя древняя дикая мудрость!
На мягкий дерн сердец ваших, друзья мои! - на любовь сердец ваших жаждет она уложить возлюбленное чадо свое!"
Так говорил Заратустра.
На блаженных островах
Плоды падают со смоковниц, сочные и сладкие; и когда падают они, лопается их красная кожица. Я - северный ветер для спелых плодов.
Так, подобно плодам смоковницы, достаются вам поучения эти, друзья мои: пейте же сок их и вкушайте их сладкую мякоть! Осень вокруг, и чистое ясное небо, и к вечеру клонится день.
Взгляните, какое изобилие вокруг нас! И находясь тут, как славно смотреть в морские дали.
Некогда, глядя в даль моря, говорили "Бог"; ныне же учу я вас говорить "Сверхчеловек".
Бог - это некое предположение; но я не хочу, чтобы домыслы ваши простирались далее вашей созидающей воли.
Вы можете создать Бога? - Так не говорите тогда ни о каких богах! Но Сверхчеловека создать возможно.
Быть может, это будете не вы сами, братья мои! Но переделать себя и стать отцами и предками Сверхчеловека - да будет это лучшим созданием вашим!
Бог - это предположение; но я хочу, чтобы предположения ваши были заключены в границах допустимого.
Вы можете помыслить Бога? - Но пусть воля к истине означает для вас, что всему надлежит преобразоваться в человечески мыслимое, человечески видимое и человечески ощущаемое! Собственные чувства ваши должны быть продуманы до конца!
И то, что называете вы миром, должно быть сперва еще создано вами: ваш разум и воображение, ваша воля и ваша любовь - вот что должно стать миром! И поистине, для блаженства вашего, о познающие!
И как вы переносили бы жизнь без этой надежды, вы, познающие? Непозволительно вам сродниться с непостижимым и неразумным.
Но открою вам все сердце свое, друзья мои: если бы боги существовали, как бы вынес я, что я не бог? Итак, никаких богов нет!
Вот этот вывод сделал я; куда же он ведет меня?
Бог - это вымысел: но кто испил бы всю муку этого вымысла и не умер? Неужели нужно отнять у творящего веру его, запретить орлу парить в горных высях?
Бог - это мысль, которая все прямое делает кривым и все неподвижное - вращающимся. Как? Значит, и само время отбросить, и все преходящее считать за ложь?
Мыслить подобное - это вихрь и кружение для костей человеческих и тошнота для желудка: поистине, болезнью кружения называю я такие мысли.
Скверным и враждебным человеку называю я учение это о едином, цельном, неподвижном, сытом и непреходящем!
Все непреходящее есть только символ! Поэты же слишком много лгут.
Но о времени и становлении должны говорить высочайшие символы: им надлежит восхвалять все преходящее и быть оправданием ему!
Созидание - вот величайшее избавление от страданий и облегчение жизни. Но чтобы явился созидающий, необходимы страдания, и многое в жизни должно преобразиться.
Да, много горечи - горечи умирания - вместит ваша жизнь, созидающие! Так становитесь вы защитниками преходящего и несете оправдание ему.
Чтобы сам созидающий стал новорожденным младенцем, должно ему стать роженицей и претерпеть муки ее.
Истинно говорю вам, через сотни душ проходил путь мой, через сотни колыбелей и родильных потуг. Сколько раз уже расставался я и ведаю последние, разрывающие сердце часы.
Но так желает созидающая воля моя, моя судьба. Или правильнее будет сказать: именно такой судьбы жаждет воля моя!
Все чувствующее страдает во мне, заключенное в темницу: но воля моя неизменно приходит ко мне как освободительница и вестник радости.
Воля освобождает: вот истинное учение о воле и свободе - так учит вас Заратустра.
Не желать, не оценивать, не созидать - пусть эта усталость будет всегда подальше от меня!
Даже познавая, чувствую я только радость воли моей, радость порождения и становления; и если познание мое невинно, то оттого, что живет в нем воля к порождению.
Прочь от Бога и от всех богов отвращает меня эта воля; к чему было бы творить, если бы они существовали!
Но снова и снова влечет меня к людям, к творчеству пламенная воля моя; так молот устремляется на камень.
О люди, в камне дремлет образ, образ образов моих! О, почему в столь грубом и безобразном камне суждено было ему покоиться!
Ныне же молот мой неистово разрушает темницу его. Пусть от камня летят осколки: что мне до этого?
Завершить хочу я начатое: ибо тень посетила меня - самая тихая, самая легкая тень однажды приблизилась ко мне!
Тенью явилась ко мне красота Сверхчеловека. О братья мои! Что мне теперь боги!
Так говорил Заратустра.
О сострадательных
Друзья мои, насмешливые речи достигли слуха вашего: "Взгляните на Заратустру! Не ходит ли он среди нас, словно среди зверей?".
Но лучше было бы сказать так: "Познающий ходит среди людей, будто они - животные".
Человека же познающий называет: животное с красными щеками.
Почему получил он такое имя? Не потому ли, что слишком часто приходится ему стыдиться?
О друзья мои! Так говорит познающий: "Стыд, стыд и стыд - вот история человека!".
И потому благородный предписывает себе не стыдить других: стыдливость повелевает он себе перед всеми страдающими.
Поистине, не люблю я милосердных, блаженных в сострадании своем: совсем лишены они стыда.
Если должен я сострадать, все же не хочу я называться сострадательным; а если я сострадаю, то только на расстоянии.
Я предпочитаю скрыть лицо свое и убежать прежде, чем узнают меня: поступайте так и вы, друзья мои!
Пусть судьба моя всегда ведет меня дорогою тех, кто, как вы, никогда не страдает, и с кем смогу я разделить надежду, пиршество и мед.
Поистине, так или иначе помогал я страждущим: но всегда казалось мне, что лучше бы делал я, если бы учился больше радоваться.
С тех пор, как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех!
И если научимся мы больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.
Поэтому умываю я руки, помогавшие страждущему, поэтому очищаю я также и душу свою.
Ибо, видя страдающего, я стыжусь его из-за его же стыда; и когда я помогаю ему, я жестоко унижал гордость его.
Большие одолжения вызывают не чувство благодарности, а желание мстить; и если мелкое благодеяние не забывается, словно червь, гложет оно.
"Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете", - так советую я тем, кому нечем отдарить.
Но я - дарящий: охотно дарю я, как друг дарит друзьям своим. А чужие и неимущие пусть сами срывают плоды с дерева моего: ибо это не так устыдит их.
Однако нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать.
А заодно с ними грешников и тех, кого мучает совесть! Верьте мне, братья мои, укоры собственной совести учат уязвлять других.
Но хуже всего - мелкие помыслы. Поистине, лучше уж совершить злое, чем помыслить мелкое!
Правда, вы говорите: "Удовольствие от мелочной злобы нередко предохраняет нас от серьезных злодеяний". Однако в этом случае не следует мелочиться.
Злодеяние - как нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает - оно заявляет о себе откровенно.
"Смотри, я - болезнь", - говорит злодеяние; и в этом его честность.