Потому что, только становясь тем, что́ он от века уже есть, он узнаёт, что́ он может и на что́ способен. Для этого (мирового самосвершения) он и расщепляет своё изначальное духовно-физическое единство – тело, как дух, и дух, как тело, – на, раздельно, духовное и физическое, становясь в момент расщепления и силою его дьяволами, которых именно двое: тот, который только-дух (= Бог метафизиков), и тот, который только-плоть (= материя физиков). Эти обе свои потенции зла он и являет в Творении и как Творение, потому что без них (себя как дьяволов) ему пришлось бы навсегда почить в себе, как в богадельне. Но Творец познаёт себя не в беловиках и выставках удавшестей, а в бесконечной массе брака и отходов, потому что что же и есть брак и отходы, как не сам (действительный) Бог в мучительном процессе становления-к-себе в тварном себе же, при всей свободе тварного себя быть не только гением и праведником, но и – мразью! Момент, когда тварное, зашкаливая в беспредел, начинает идентифицировать себя со "всем", есть отчаяние и безутешность Творца, застрявшего в непроходимостях собственной воли и ищущего на страницах гартмановской "Философии бессознательного" надёжного средства покончить с собой. Творение, в пору совершеннолетия, стало бы ужасом и петлей и ямой Творца, не мобилизуй и не отдай он, наряду с обоими дьяволами, и лучшее в себе: Сына возлюбленного. ИБО ХРИСТОС И ЕСТЬ ЛУЧШЕЕ В ОТЦЕ.
Отступление: Theologia heterodoxa II
Смерть старее жизни, и всюду, где возникает жизнь, она возникает из смерти и милостью смерти. Рудольф Штейнер в Касселе 6 июля 1909 года:"Смерть – это Отец." Из Отца (смерти) мы рождаемся (ex Deo nascimur), причём не единожды в день и миг рождения, а ежедневно и ежемгновенно, с каждым вдохом. Творение – перманентная смерть Творца, и если мы живём (Рильке говорит однажды о странной силе, превращающей нас, живущих, в переживших), то только потому, что он каждое мгновение умирает. Наша жизнь – его смерть. Соответственно: наша смерть – его жизнь. В этом более глубокий смысл слов, что мы умираем в Жизнь Вечную (in Christo morimur). Теология Творения и есть теология Спасения. Нет ни малейшего основания полагать, что речь идёт о нашем спасении, как это в тысячелетиях внушали себе христианские нарциссы. О "нас" осмысленно и серьёзно можно говорить не иначе, как предварительно узнав, кто "мы" в реальности и на самом деле. Узнав, что "нас" в прямом, переносном и каком угодно смысле – нет. И что, только узнав и осознав это, "мы" получаем шанс и милость однажды – быть. Узнать и осознать это можно по-разному, скажем, по следующей аналогии. Чем отличаются герои литературного шедевра от героев какого-нибудь бульварного чтива? Очевидно, тем, что первых создаёт мастер, а последних халтурщик. Мастер – это тот, кто творит своих героев так, что они ни на секунду не сомневаются, что живут сами, в то время как живут они лишь постольку, поскольку он их пишет. Литературное произведение искусства – образчик абсолютного иллюзионизма. Скажи кто-либо кому-нибудь из 600 (или 800) персонажей "Войны и мир", что они выдуманы и написаны Толстым, они бы просто не поняли, о чём речь. Но можно ведь и допустить, что им (нам) однажды пришла бы в голову эта мысль. "We are such stuff as dreams are made on; and our little life is rounded with a sleep." Может, именно миг осознания того, что они (мы) во сне и сон, и стало бы мигом ПРОБУЖДЕНИЯ в реальность! В ту самую реальность, где они, в полном списке dramatis personae, от Наполеона до лакея Лаврушки, и уже все "мы" суть ТЕЛО Бога, экспериментирующее себя как ТВОРЕНИЕ, чтобы узнать, что́ оно может и на что́ способно, и силящееся на этой завершающей стадии антропогенеза стать ДУШОЙ. В этом, но и только этом смысле "мы" суть венец творения: физические и химические реакции в эфемерном реакторе тела, обнаруживающие способность не только жить, но и чувствовать, страдать, мыслить, и даже не просто мыслить, но ошибаться, обманываться, заблуждаться, полагая, что это всё ещё "мы", тогда как это всё ещё, ныне и присно, Бог наш и Творец, для того и создающий нас в посекундности своего существования, чтобы узнать, кто он и что́ может. Да и что за это был бы Бог и Творец, если бы он не умел обманывать и обманываться сам! Чтобы обманывать и обманываться Бог должен стать Сатаной, то есть своим же врагом, внушающим "нам", что "мы" пуп земли и "сами по себе", результатом какового внушения оказывается дар Я, вонзающегося в тело как жало и обрекающего тело на болезни и смерть. Болезнь и смерть – это лишь защитные реакции тела на бесчинства, творимые в нём люциферическим выскочкой до достижения пубертатности. Именно эти бесчинства отбраковываются и заново варьируются в веренице смертей и новых рождений. То есть, если "нам" и суждены бессмертие и вечность, то не оттого, что "мы" так чертовски значительны и важны сами по себе, а потому что Творец всё снова и снова пробует себя, своё рекапитулируемое ТЕЛО в черновиках, набросках и эскизах, объединяемых понятием судьба. Спаситель, понятый так, не "наш" Спаситель, потому что черновики и эскизы, каковыми являемся "мы", подлежат не спасению, а непрерывному обезвреживанию и утилизации (рециркуляции): в мучительном процессе возгонки до беловиков. Только взбесившийся эгоизм, прикинувшийся верой и благочестием, может рассчитывать на спасение и увековечение производственных отходов. Спаситель (Сын) – Спаситель Отца и Творца, который, ежемгновенно умирая в нас и рождаясь нами, рискует потерять в нас, в нашей нарастающей деменции и невменяемости свой смысл. Ещё раз: теология, чтобы быть адекватной, должна и может быть теологией Творения, которое свершается в настоящем и как настоящее. Творец ежемгновенно творит собственное тело: от пылинки и былинки до нервной системы и мозга, после чего и ищет пробудить его в сознание и душу. Этот миг совершеннолетия назван в Библии грехопадением. Грехопадение (Шиллер говорит о нём как о "счастливейшем и величайшем событии в истории человечества") – аттестат зрелости с последующим повторением естественной истории Творения по второму кругу сознания и души. Чтобы тело могло явить себя как душу, потребовалось вмешательство Сатаны (в тандеме обоих дьяволов). Сатана – это решение Творца потенцировать био– и антропогенез в психо– и пневматогенез. Иначе: Сатана – это дарованное нам наше (сатанинское во всех отношениях) Я, которое возомнило себя господином тела (Отца) и изживает в нём свою собственную ущербность и дефектность, прописывая его либо в монашеской келье, либо – post hoc ergo propter hoc – в блудилище (но и наоборот). Я (Бог как Сатана) есть, таким образом, частичка силы, желающей добра, но творящей зло. Это верно ухватывает религиозный инстинкт (всё равно, буддистский или христианский), силящийся, впрочем, избавиться от сатанинского Я и загоняющий его в небытие. Но от злого Я избавляются не уничтожением его, а превращением. Мистерия превращения Сатаны (Я) в "не Я, а Христос во мне" носит название Мистерия Голгофы. Это и есть ДУША.