Как важную составляющую значения, которое приписывается патентам, стоит отметить также и психологический фактор, т. е. то, как факт получения патента воспринимается самими изобретателями. По аналогии с биржевыми играми здесь действует принцип социальной психологии: даже единичных случаев, когда патент помогал обрести состояние, оказывается достаточно, чтобы потенциальные изобретатели были заинтересованы в получении патента и сложилась необходимая система стимулов. При таком подходе, однако, роль патентов как стимула оказывается лишь относительной, и, наряду с патентным правом, в качестве факторов, способствующих технологическому прогрессу, могут быть рассмотрены и другие, имеющие не меньшее значение (репутация, творческое окружение, увлеченность проблемой и т. п.). Все эти замечания, хотя и носят общий характер, находят свое подтверждение в истории индустриальной революции. Таким образом, патентная система, хотя и способствовала развертыванию промышленной революции, все же не может считаться ее основной движущей силой.
Дж. Мокир так определяет взаимосвязь между экономикой и системой патентной защиты: "…Патентная защита, как хорошо известно, является обоюдоострым мечом. Если патентообладатель является монополистом, распространение изобретения будет задерживаться, а промышленность будет развиваться более медленными темпами, если только фирма изобретателя ни будет расширяться так же быстро, как промышленность в целом. В экономике технологических изменений есть дилемма, касающаяся компромисса между самими изобретениями и их распространением. Чем больше для стимулирования изобретения используется монопольная защита, тем медленнее оно внедряется и тем медленнее, таким образом, достигается общественная польза".
Все сказанное не умаляет роли патентования. Мы утверждаем только, что ожидаемая польза непосредственно зависит от того, насколько хорошо мы осознаем возможности правового института и границы, в рамках которых его использование является эффективным и полезным.
2. Как показывает история, совершенствование системы интеллектуальной собственности, включая ее усиление и детализацию, напрямую связано с тем, какие стратегические задачи в экономической сфере ставит перед собой государство. Обычно на более ранних стадиях экономического развития страны предпочитают поддерживать достаточно мягкий режим в сфере интеллектуальной собственности. При более развитой экономике, когда страна начинает производить новые технологии в достаточно большом количестве, защита интеллектуальной собственности усиливается.
Исторические факты говорят о том, что современные развитые страны в период, когда они только начинали развивать свою экономику, мало заботились о защите интеллектуальных прав. В 1883 году, на момент подписания Парижской конвенции по охране промышленной собственности, Голландия и Швейцария вообще не имели патентных законов. Германия, для которой в середине 19 века первоочередной задачей была конкуренция с Великобританией, не обращала внимания на то, как ее предприниматели активно подделывали британские торговые марки. До 1891 года США не признавали прав зарубежных авторов. Можно привести массу подобных примеров.
Из примеров более близких к нам по времени заслуживает внимание феномен "азиатского чуда" - быстрый и устойчивый рост валового внутреннего продукта и экспорта на протяжении 60-х – 90-х годов 20 века в таких странах, как Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг и Китай. Общеизвестно, что своим успехом эти страны в значительной мере обязаны своей способностью воспроизводить иностранные технологии. Не менее важно и то, что в период освоения и копирования чужих технологий во всех этих странах был легализован крайне слабый уровень правовой защиты в сфере интеллектуальной собственности. Уже одного этого факта достаточно, чтобы понять, почему развивающиеся страны далеки от стремления выполнять требования Соглашения по торговым аспектам прав интеллектуальной собственности, хотя минимум правовой защиты устанавливается ТРИПС в самых благородных целях – чтобы содействовать техническому прогрессу и передаче и распространению технологии к взаимной выгоде производителей и пользователей технологических знаний, способствуя социально-экономическому благосостоянию и достижению баланса прав и обязанностей (ст. 7).
В заключение вернемся снова к российской правовой науке начала 20 века. А.А. Пиленко был убежден, что не патентные законы обуславливают высокий уровень промышленного развития, а, наоборот, развитие промышленности и умножение изобретателей, которые требуют защиты своих прав, приводит к принятию соответствующих законов. И, следовательно, "с аргументом о влиянии, будто бы производимом институтом патентного права на развитие промышленности" нужно обращаться чрезвычайно осторожно: "Оказывается, что не всякая форма промышленности нуждается в патентах; что не всякая фирма и не всякий изобретатель принуждены обращаться к искусственной монополии для того, чтобы обеспечить сбыт своего произведения и уплату своего изобретательского гонорара; наконец, что наличность патентной защиты вовсе не есть conditio sine qua non наличности многочисленных изобретений и развитой промышленности".
3. Что касается способа, каким право адаптируется к технологиям, то здесь было бы уместно вспомнить две исторические аналогии из истории права США.
Первая история касается механического пианино и граммофона. Музыкальные исполнения записывались на рулоны бумажных перфолент и затем воспроизводились без участия пианиста на специальном механизме, встроенном в пианино. К началу 20 века в США было продано около 75 тысяч таких пианино и более 1 миллиона перфолент с записями. Казалось бы, очевидно, что речь идет о воспроизведении, тем не менее в 1908 году Верховный суд США принял решение, в соответствии с которым производители музыкальных перфолент не должны уплачивать вознаграждение композиторам, поскольку перфоленты не являются копиями музыкальных нот, а только частью технического устройства. В отношении граммофонных записей к такому же мнению в 1901 году пришел нижестоящий суд, полагая, что восковые цилиндры граммофона выполняют иную функцию нежели нотные записи и не могут заменить последние. Сравнив граммофон с музыкальной шкатулкой, суд сделал вывод о том, что подобные случаи не подпадают под понятие "воспроизведение".
Компромисс был найден в 1909 году вместе с принятием конгрессом США нового закона об авторском праве, который предусматривал компенсацию композиторам в форме принудительной лицензии (compulsory license). Композиторы наделялись исключительным правом осуществлять механическое воспроизведение своей музыки, но данное право имело серьезные ограничения. Автор мог разрешить или запретить создание механической копии музыкального произведения, а также запросить любую сумму за первую запись. Все последующие копии первоначальной записи могла распространять любая звукозаписывающая компания при условии уплаты фиксированного вознаграждения в размере двух центов за экземпляр.
Вторая история связана с запуском массового производства видеомагнитофонов. В данном случае наиболее известным прецедентом является судебное дело корпорации "Сони" против "Юниверсал Сити", которым было введено так называемое "правило Сони". Верховный суд США пришел к выводу, что сами по себе видеомагнитофоны не могут быть причиной субсидиарной ответственности за нарушение авторских прав даже в том случае, когда производителю техники известно, что она используется для совершения правонарушений. Для освобождения от ответственности требуется, чтобы основное использование оборудования либо его наиболее значимое коммерческое использование осуществлялось или могло осуществляться без нарушения закона.
Таким образом, на первый вызов правовой охране результатов интеллектуальной деятельности, связанный с технологиями копирования, право ответило не расширением сферы и способов защиты, как это будет позднее, а, напротив, ограничением защиты, освобождая дорогу технологическому прогрессу.