На следующий день доктор Кляге отправился к начальству с жалобой и добился перевода на другую батарею.
На Хольта этот случай произвел тяжелое впечатление, ему вспомнился Петер Визе…
— В сущности нашим учителям полагалось бы показывать нам пример, — заметил он как-то Гомулке.
Гомулка промолчал. А потом буркнул:
— Ну, знаешь, этот Вольцов… — Но тут же осекся и решительно стиснул губы.
Отношения Вольцова со старшими курсантами тем временем оставались напряженными. Впрочем, дело пока ограничивалось угрозами, и Вольцов посмеивался: «Они никак не решатся!»
Но тут произошло новое столкновение. Раз в году каждый курсант имел право на двухнедельный, так называемый большой отпуск. Кроме того, регулярно давались увольнения на день, а также на ночь — для тех, у кого поблизости жили родные. В дневной отпуск уходили с двух часов пополудни, в ночной — с шести вечера до семи утра. Новичкам полагалось увольнение с вечера или с полудня до двенадцати ночи.
Из-за увольнительных вечно спорили. Списки вел некий Вильде, из числа гамбуржцев, близкий нриятель Гюнше. Хольт вскоре обнаружил, что гамбуржцы выдают увольнительные главным образом себе. Вольцов решил навести порядок. Как-то, когда Цише освободился на ночь, в бараке держали совет. Феттер сказал:
— Насчет увольнительных поменьше трепитесь. Скоро сами станем старшими и тоже попользуемся!
Но Гомулка смотрел иначе.
— Если мне придется ведать списками, у меня не будет плутней! — сказал он.
И Хольт поддержал его. Решено было вывести Вильде на чистую воду. Три недели вели они учет, накапливая обвинительный материал. За это время Гюнше трижды получал увольнение, Хольт — раз, Пингель Отто — четыре раза, Кирш — два раза. Как-то вечером все курсанты расчета «Антон» написали жалобы. Коллективные претензии считались бунтом, запрещалось даже собирать индивидуальные жалобы и подавать их вместе. Поэтому каждый писал от себя, а потом они в течение полутора часов являлись в канцелярию и подавали заявления остолбеневшему дежурному. Текст заявлений почти совпадал, доказательства совпадали полностью. Жалобы поступили по инстанции к Готтескнехту, и этим же вечером он зашел к ним в барак. Сперва он для виду устроил проверку шкафчиков, перевернул все вверх дном и наложил на Вольцова и Феттера взыскание «за недозволенный смех при проверке личных шкафов» — двадцать пять приседаний. После чего поставил всем отлично «за догадливость».
Капитан не торопился с ответом. «Боится огорчить своих любимчиков», — комментировал его молчание Вольцов. Только на третий день на утренней поверке Кутшера объявил:
— Старший курсант Вильде, выйти из строя! Эти прощелыги из расчета «Антон», эти бандиты жалуются, что вы неправильно ведете увольнительные списки. Я это дело расследовал. Правильно они жалуются. — И Готтескнехту: — Оставить Вильде на две недели без увольнения! Болван! — прорычал он, снова обращаясь к оторопевшему Вильде. — Уж если вы плутуете, делайте это так, чтобы я ничего не знал!
Цише в тот вечер побывал у гамбуржцев и по возвращении довел до общего сведения: «Ну и заварили вы кашу! Они там рвут и мечут!» Хольт, Вольцов и Гомулка, проходя через огневую, старались теперь держаться вместе.
Хольт эту субботу был выходной. Он отправился на трамвае в Эссен. Хорошо бы встретить знакомую девушку, мечтал он, бесцельно бродя по Кайзерштрассе, повесив на руку каску. Встречные пешеходы все куда-то торопились. Это из-за вечных воздушных тревог, думал Хольт. Он постарался не заметить двух-трех попавшихся ему руководителей гитлерюгенда, но зато лихо откозырял майору танковых войск с золотым Германским крестом на груди. Постоял перед кинотеатром.