— Клянемся быть верными друзьями и товарищами и держаться друг друга, что бы с нами ни случилось, и теперь и на войне. Вольцов — наш командир, мы никогда не покинем его в беде!
— Кто нарушит эту клятву, тот последний негодяй! — прибавил Феттер.
Хольт молча смотрел на Вольцова, на его резко очерченный профиль с орлиным носом.
— Знаете, почему это место зовется Скалой Ворона? — спросил Гомулка, когда они собрались уходить. — Кто то заключил здесь союз с дьяволом, и дьявол явился ему в образе черного ворона.
Всей гурьбой они отправились в ночной поход.
6
На следующий день Хольт пробирался в свою пляжную кабинку, лавируя среди бесчисленных тел купальщиков, проводивших эти жаркие послеобеденные часы на берегу реки. Он смыл с себя пыль, приставшую во время долгого ночного путешествия, и стал разгуливать по плоту.
У вышки сидел Петер Визе с каким-то плечистым блондином. Хольт в изумлении остановился: Визе в обществе Хартмута Мейснера! Визе помахал ему, и Хольт подумал: надо же, такое совпадение! Он поклонился с приветливой миной и стал критически оглядывать Мейснера. До сих пор он видел его только мельком. Это был рослый, крепкий юноша с тренированным мускулистым телом, смуглым от загара. Угловатое лицо и холодные бесцветные глаза. Льняные, почти белые волосы. Визе представил их друг другу.
— Не трудись, — сказал Хольт. — Кто у нас не знает Хартмута Мейснера!
Мейснер медленно повернулся к нему лицом.
— Как это понимать? — спросил он.
Хольт улыбнулся. У него было приятное щекочущее чувство — точно ходишь над пропастью.
— Понимай как знаешь!
— А ты, видать, нахал, даром что еще цыпленок! — отмахнулся Мейснер, но Хольт не отставал.
— Ты, говорят, пользуешься успехом у женщин. А это создает популярность.
— И что же ты слышал? Что-нибудь определенное?
— В таких вещах разве можно за что-нибудь поручиться? — ответил Хольт вопросом на вопрос. Он выдержал взгляд Мейснера, прикидываясь дурачком, а между тем в груди у него все сильнее закипала ненависть. Погоди, ты у меня попляшешь! Хольт растянулся на нагретых солнцем досках. — Собственно, ты прав, — сказал он, — Когда тебя вот-вот отправят на фронт, хочется на прощанье ухватить то, что плохо лежит.
— Ты еще зелен для подобных рассуждений!
— Не такая уж между нами разница! Каких-нибудь два-три года! У всех у нас одна философия!
— Что же это за философия? — поинтересовался Мейснер.
— Живи и жить давай другим!
Мейснер, подремывавший на солнце, вдруг встрепенулся.
— От твоей философии попахивает либерализмом!
— Ничуть не бывало, — возразил Хольт. — Никто не знает, придется ли ему вернуться. Как же не ухватить па прощанье кусок пирога!
Мейснер промолчал. А затем пустился рассуждать, прищурив глаза и опираясь головой о балку:
— Удивительно, как никто из вас не может проникнуться духом нашей эпохи! Ухватить кусок пирога! Чисто еврейская точка зрения! Когда на карту поставлена судьба рейха, интересы личности не играют роли. Тот, кто хочет жить для себя, предает Германию! Только интересы рейха имеют значение, а уж их-то мы отстоим. Наше государство растет и крепнет…
— Может, ты и прав, но я в поучениях не нуждаюсь, моя группа два года удерживала первое место в отряде. А что не надо жить для себя, об этом лучше не кричать так громко!
— Так ведь я же не о широких массах говорю, а о нас, людях избранных, с натурой вождя.
— Да, но людям избранным одним не выиграть войну.
Мейснер не удостоил его ответом. Он еще с минутку посидел на солнце, а потом ушел, оставив Хольта и Визе вдвоем.
— Ты что… спелся с ним? — поинтересовался Хольт.
— Он просто подсел ко мне, — чуть ли не виновато сказал Визе.
— Как ты думаешь? Справлюсь я с ним?
— Он, конечно, старше, — сказал Визе с недоумением, — но… думаю, что справишься.