Хольт спросил:
— А как же мы переберемся обратно через Одер, если взорвут все мосты?
— Вот уж о чем меньше всего надо сейчас беспокоиться! — обрезал его Вольцов. — Поезжай, Хорбек! Поаккуратней только! — Он посмотрел на небо. — Снег перестал, того и гляди штурмовики нас накроют!
Феттер спросил:
— А ведь говорили, вся их авиация уничтожена?
Ефрейтор, повернувшись, крикнул:
— Авиация уничтожена? У них такие штурмовики, что ты бела света не взвидишь!
Шоссе проходило по чернолесью. Деревья и кусты стояли разукрашенные искрящимися кристалликами инея и снега. Порой между могучими стволами мелькали светлые пятна вымерзших болот. Издали доносился рокот артиллерийской канонады. Хорбек затормозил. Вольцов прислушался.
— Это далеко. Километров за пятьдесят, не меньше. Нас не касается. Поезжай!
Деревья по обе стороны дороги отступили, стали видны заснеженные болотистые луга и вдали темная полоска леса, который вскоре опять приблизился. Но вот шоссе врезалось в лес, дальше оно круто заворачивало вправо. Метрах в шестидесяти от поворота они увидели противотанковое заграждение. Все вышли из машины.
— Толково сделано, — заметил Вольцов. — Танки выскакивают из леса и замечают заграждение, только когда уже натыкаются на него.
Между заграждением и лесом с обеих сторон шоссе оставалось по узкой полоске луга. Слева — замерзшее болотце. Несколько фольксштурмистов неподвижно стояли на шоссе.
Ефрейтор повернул направо, медленно съехал на луг, обогнул заграждение и загнал машину в кустарник у опушки. Хольт с автоматом на груди последовал за Вольцовом.
— Кто здесь начальник?
На опушке Хольт увидел небольшой барак, в каких обычно ночуют лесорубы. Из дома вышел человек, при виде которого Вольцов начал ухмыляться, а Феттер громко фыркнул.
Это был маленький толстячок лет пятидесяти, в ярко-желтом мундире, в пестрых норвежских варежках и в фуражке; на рукаве у него была повязка со свастикой. Он был без шинели и немилосердно мерз. Торчащие уши совсем побелели, а лицо было какого-то багрово-сизого оттенка. Из глаз у него от мороза ручьем сбегали слезы. На руке болталась каска.
— Эй, вы! — крикнул Вольцов.
Толстячок, не зная, кто Вольцов, — на белых маскхалатах не было никаких знаков различия, — решил на всякий случай приветствовать его.
— Хайль Гитлер! Блокварт Кюль и двенадцать фольксштурмистов в полевом карауле.
Феттер заблеял:
— Кюль! Вам бы блоквартом Кальтом называться! [14]
Вольцов покачал головой.
— Что вы тут делаете? Или вы и есть тот «отряд» фольксштурма, о котором нам говорили?
Блокварт, возмущенный издевкой Феттера, беспомощно переводил взгляд с одного на другого.
— Мы арьергард подразделения фольксштурма, снявшегося сегодня утром отсюда. Нам приказано задерживать здесь танки.
Вольцов осмотрел блокварта с головы до пят, потом взглянул на фольксштурмистов в сине-серых шинелях с длинными винтовками образца 98-го года и фаустпатронами и снова покачал головой.
— Кюль, вас же сотрут здесь в порошок!
Стуча от холода зубами, блокварт ответил:
— В этот решающий час судьба отдельного человека не играет роли, а потому мы должны…
— Смыться отсюда, — прервал его Вольцов, — чтоб вашего духу здесь не было! Пусть вас пристроят где-нибудь на линии Одера. Там как раз масса играет решающую роль, а здесь все зависит от каждого в отдельности. Итак, я приказываю вам — отступить на линию Одера!
— Это приказ?
Хольт понял, что блокварт колеблется между недоверием и надеждой.
— Да кто вы такой?
— Лейтенант Вольцов! — отчеканил Вольцов, не моргнув глазом. — Дивизия истребителей та… — Он замолчал на полуслове, поднял глаза и оттянул рукой подшлемник, чтобы лучше слышать.