Вечером у его кровати появилась молоденькая сестра в белом. Она спросила:
— Сколько вам лет?
— Скоро восемнадцать.
— Значит, только семнадцать! — воскликнула она сочувственно. — Вам больно?
Он отвернулся и стал смотреть в окно на темное вечернее небо.
Позже она пришла еще раз и сделала ему укол.
— Завтра все будет хорошо!
— Как вас зовут? — прошептал Хольт.
— Сестра Регина. А теперь спать, спать!
На следующее утро после врачебного обхода, прыгая на одной ноге, в палате появился Вольцов. Лицо его сияло от удовольствия. Хольт давно его не видал таким. Гильберт натянул брюки на ночную рубашку, левая штанина была отрезана.
— Ну как, вояка? — Он уселся к Хольту на кровать. — У меня, брат, все как с мылом прошло, обе раны в мякоть. Небо не забывает старых вояк! Главный врач не хотел меня тут оставлять, отправлял в гарнизон на амбулаторное лечение, ну, пришлось малость симульнуть…
— Симульнуть? — воскликнул пожилой мужчина в углу и даже сел в кровати. Он был тощий, как скелет. — И доктор не догадался? Я думал, врачи сразу догадываются, если кто симулирует.
— Какое там! Уж кто-кто, а я знаю, вопросом этим интересовались еще в мировую войну и даже раньше, — ответил Вольцов. — Об этом все подробно расписано не то в «Очерках о работе в военных лазаретах» Пельцера, не то в «Военной медицине» Фрелиха, ну да один черт! Я сказал, что ничего не помню, только вдруг увидел, что лежу и меня рвет, и пока меня везли, все время блевал, и так это мне муторно было. И что ужасно голова болела, но если говорить по правде, то с головой стало чуть-чуть полегче. Главврачу не оставалось ничего другого, как поставить диагноз — тяжелое сотрясение мозга и предписать мне строгий постельный режим на двадцать одни сутки!
Хольт рассмеялся, но от смеха заболело в груди.
— А если он тебя здесь застукает?
Вольцов покачал головой.
— Тут всего-то два врача, и сейчас они в операционной. Главного хлебом не корми, только дай резать; кого хочешь положит, лишь бы требовалась операция! Это ведь не госпиталь, а мирная районная больница.
В палату вошла сестра Регина.
— Вольцов! Это что такое? Кто вам позволил разгуливать! — накинулась она на него. — Сейчас же в постель!
— Сестричка, мы ведь старые школьные товарищи, — взмолился Вольцов, — можно, я займу вон ту пустую койку?
Секунду она была в нерешительности, потом улыбнулась:
— Ладно, уж так и быть, откроем детское отделение!
Вольцов возмутился:
— То есть как детское отделение? Ну, уж если…
Но она приказала:
— Сейчас же лечь! — и дала Хольту таблетку. — Это снимет боль.
— Ну, как я это провернул? — осведомился Вольцов. Но человек с ввалившимися щеками взволнованно спросил из своего угла:
— Послушай, друг, а ты еще какие-нибудь штуки знаешь, чтоб врачей обвести?
Вольцов сдержанно ответил:
— Сперва мне надо знать, сколько тебе лет и из какой ты части.
— Ландштурм, — ответил тот, — до сорок третьего числился годным для гарнизонной службы в глубоком тылу, а потом записали ограниченно годным к строевой. Я в Праге служил, при комендатуре корпуса. Так вот, значит, послали меня в Словакию в одно имение привезти свинью пожирней для корпусного интенданта. Свинью я честь честью погрузил на «опель-блиц», а тут как раз заваруха началась, меня на шоссе и подстрелили. И свинью тоже. Вот я и попал сюда. Сквозное ранение легкого. Тут-то я как в раю, браток, но через три дня меня выпишут, вон она беда-то где! Потому интендант, говорят, рвал и метал из-за свиньи. Теперь, как пить дать, на фронт угонят. А звать меня Август Мейер. Мне пятьдесят три года, евангелического вероисповедания, женат, четверо детей. Но не член партии, потому что раньше был социал-демократ.