Хольт пробежал глазами: «…дал правдивую, неприкрашенную картину положения… окрыленный верой национал-социалиста… в то же время сумел убедительно обосновать перед собравшимися неизбежность победы Германии… собрание вылилось в яркую демонстрацию верности фюреру и его идеям…»
Где же обоснование нашей неизбежной победы? Это я непременно должен прочесть! Хольт снова пробежал глазами текст: «…решающий успех возможен лишь при тотальной мобилизации… Волны, как известно, вздымаются и спадают… Дни вступления в шестой год войны пришлись на такой спад… Пусть нашим врагам станут известны некоторые факторы, в которых заложено преодоление любого кризиса… Во-первых, фюрер неотделим от немецкого народа, а немецкий народ безгранично предан фюреру… во-вторых, немецкий народ верен идеям национал-социализма не только в хорошие, но особенно в трудные дни… в-третьих, родина твердо уверена в конечной победе…»
Да, но где же все-таки обоснование неизбежности нашей победы, где же это? Хольт торопливо читал дальше: «…выгадать время, необходимое для мобилизации наших резервов…» Ага!
Вольцов спросил:
— Сыграем в офицерский скат?
Хольт покачал головой. Он читал: «…Противник глубоко заблуждается, если мнит себя накануне победы… На фронт направлены новые дивизии… Крепость Германия будет защищаться, как никогда еще не защищалась ни одна крепость, и тогда придет наш час…» Тогда, думал Хольт, тогда… Когда же? «…немецкий народ, прошедший сквозь горнило борьбы, стоит закаленный как никогда… проникнутый яростной и страстной решимостью до последней капли крови сражаться и отстоять свою страну, свою жизнь, свое мировоззрение… мировоззрение… за которое он борется в черные дни с еще большей решимостью, чем в часы счастья и благоденствия…» И все. Конец.
— Получай свою газету, Гильберт, — сказал Хольт. — С меня на сегодня хватит! Кто этот Науман?
— Генерал СС, бригадфюрер СС, его называют «закаленным на фронте политическим солдатом»… Ну, раз ты не хочешь составить компанию, разложу пасьянс!
В караульную заглянул Гомулка.
— Нам заступать, Вернер!
Хольт надвинул каску и взял карабин. Они ждали у черного хода. Большой квадратный двор был с трех сторон окружен садом, тенистым, с фруктовыми деревьями и декоративными кустами, а за ним начинался лес. Посреди двора стоял колодец, справа возле забора — сарай, а рядом калитка вела в сад. За колодцем, прямо напротив черного хода, в красном кирпичном домике жил швейцар.
Возле колодца слонялось несколько свободных от караульной службы бойцов: Венскат, Баруфке, Цельнер и Мерман; тут же стоял и Феттер; все голые по пояс — они только что кончили умываться.
— Пока что нам как будто здорово повезло! По сравнению с лагерем это же просто отдых! — сказал Хольт.
Гомулка ничего не ответил.
Из домика швейцара вышла девушка и направилась к сараю. Хольт подумал, что на вид ей лет двадцать, и обратил внимание на ее длинную белокурую косу.
— Смотри, какие у словаков красотки! — сказал он. Но Гомулка упорно молчал.
У колодца Венскат, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул, кто-то нараспев закричал:
— Э-э-эй! Куколка!
— Как не стыдно! — возмутился Хольт. — Что она о нас подумает! — Он направился к группе у колодца. Гомулка последовал за ним. .
— Видал, Хольт? — спросил кто-то. — Ничего бы эту девочку…
Хольт бросил:
— Ведите себя прилично!
— Не валяй дурака! — сказал Венскат. — Подумаешь, расшумелся из-за какой-то словачки!
Девушка вынесла из сарая два оцинкованных ведра и нерешительно пошла к колодцу.
— По воду собралась! — прокудахтал Феттер. Когда она подходила, Хольт заметил, что у нее большие синие глаза. Лицо девушки было замкнуто. Всем — и походкой, и манерой держаться, и гордо поднятой головой — она напомнила ему Уту. Если ребята начнут хамить, подумал он, я… И тут же подумал: осторожно, опять влипнешь в историю.
Девушка поставила ведро под желоб.