— Теперь мне все понятно! — уверенно заявил Феттер. — Это, конечно, большевики! Это их рук дело!
— А как большевики попали в ставку фюрера? Соображаешь, что ты говоришь? — накинулся на него Вольцов.
— Ну, значит, коммунисты! — не сдавался Феттер.
— Коммунисты? Немецкие коммунисты? — негромко и с подчеркнутым равнодушием отозвался кто-то из дружинников. — Они ведь все в концлагерях или в тюрьмах.
— Там им и место! — отрезал Вольцов.
Лишь незадолго до полуночи служба воздушного оповещения сообщила, что скоростные бомбардировщики противника возвращаются обратно через Гельголландскую бухту.
Вольцов и Хольт натянули на пушку брезент.
— Чудной народ — эти дружинники, — заметил Феттер.
— Пролетарии! — презрительно бросил Вольцов. В бараке Феттер занялся маленьким приемником, оттуда опять лились бравурные марши. «Сейчас будут передавать речь фюрера!» — взволнованно объявил Феттер. Но тут настежь отворилась дверь. На пороге стояла монументальная и грозная фигура Кутшеры.
— Внимание! — крикнул Феттер. Кутшера сделал знак «вольно».
— Всем собраться в столовой! — прорычал он. — Совместное прослушание речи фюрера!
Хольт успел снять с себя только тяжелые, подбитые гвоздями башмаки и, как был, одетый, забрался на верхнюю койку. Он так вымотался и устал, что воспринимал все безучастно, словно из отдаления, как если бы происходившее его не касалось, а было лишь кадрами киноленты. Плевать мне на вес, думал он… Сейчас проснусь и увижу: Цише сидит на своей койке и несет обычную ахинею: «нордическая раса призвана установить новый порядок в Европе» — или другую подобную чепуху… Еще не очнувшись как следует, Хольт соскочил вниз. Неужели все это было только вчера? Один день, как тысяча лет, но почему Кутшера пришел сам, а не прислал дежурного унтер-офицера?
— Феттер! — гаркнул Кутшера, и голос его прокатился по комнате ударом гонга. — Как вы расцениваете террористический акт против нашего фюрера Адольфа Гитлера?
— Я? — растерянно пробормотал Феттер. — Вы меня спрашиваете? Вы хотите знать…
— Что с ним? Он бредит? — разгневался Кутшера.
— Господин капитан! — неожиданно вмешался Гомулка — за последние четыре дня нам и пяти часов не пришлось поспать!
Кутшера повернул к Гомулке свое лошадиное лицо, но тут из коридора донесся голос Готтескнехта:
— Господин капитан, сейчас начнут нередавать речь фюрера!
В столовой теснилась уставшая до изнеможения молодежь, а также старшие ефрейторы и дружинники ПВО. Готтескнехт настраивал радиоприемник, стоявший обычно в бараке у Кутшеры.
Хольт забрался подальше в угол, надеясь, что его здесь не заметят. Он устроился поудобнее на своем жестком стуле. Вольцов сел рядом. Какое-то сонное оцепенение овладело Холь-том; дребезжащая музыка действовала на него усыпляюще. В этом состоянии, между явью и сном, лихорадочно работало его воображение. Но вот марши умолкли. Диктор долго и пространно объявлял что-то. Говорят все германские радиостанции, работают такие-то, такие-то и такие-то радиопередатчики… Диктор без конца перечислял радиопередатчики, а потом водворилась тишина, тишина длилась бесконечно, и Хольт думал: сейчас начнется! Он склонил голову к плечу, это позволяло ему видеть профиль Вольцова. Рассудок его, спотыкаясь, бродил по самой границе забытья. Вольцов — лучший боец в огневом взводе, дорогие немецкие соплеменники и соплеменницы, такого заряжающего не найти ни на одной батарее! Я уж и не припомню, сколько раз на меня готовились и совершались покушения — то есть, как это не припомню, это по меньшей мере странно, такие вещи не забываются, я бы, например, запомнил, террористы не каждый день бросают бомбы… Хольт широко открыл глаза. Говорит фюрер! подумал он.