Валяйте, не смущайтесь!
Вольцов, склонив голову набок, посмотрел на Готтескнехта с видом, говорившим: «Только тебя здесь не хватало!» Но вслух он произнес:
— Все дело в том, что официальные сводки надо сперва перетасовать, а это задача нелегкая!
— То есть как это перетасовать?
— Ну, собрать в одно целое, как из частей собирают радиоприемник. Официальная сводка не дает связного обзора событий. Вам расскажут о частичном продвижении в одном месте и вынужденном отходе в другом — спасибо, если назовут еще два-три населенных пункта. Только из обзора в «Фелькишер беобахтер» можно кое-что уразуметь, вот и приходится из кусочков ляпать общую картину.
— Ну и ляпайте! — сказал Готтескнехт. — А мы послушаем. Но предупреждаю: если будете нести околесицу, придется поставить вам плохо!
— До двадцатого июня, — начал Вольцов, — наш фронт выглядел примерно так: от Черноморского побережья западнее Одессы он через Яссы тянулся к Карпатам, а там через Броды уходил на север, к Припяти. Здесь начинался Центральный участок фронта: образуя широкую дугу в триста километров, глубоко вдававшуюся на восток, он тянулся вдоль Припяти и дальше на северо-восток до Рогачева и Жлобина; отсюда, пересекая Днепр, он направлялся к северу и, снова возвращаясь на западный берег Днепра и охватывая Витебск, уходил на запад к Полоцку. Здесь простирался Северо-Восточный участок фронта; поднимаясь круто к северу, он огибал Чудское озеро и шел дальше к Нарве. — Вольцов показывал все на карте. — Когда я увидел дугу, которую образует фронт, я сцрашно удивился, ведь любой учебник тактики и стратегии вам скажет, что такие дуги к добру не ведут, — вспомните Сталинград! Этот огромный южный фланг на центральном участке фронта, тянущийся с запада на восток на протяжении трехсот километров, правда, прикрыт болотами Припяти — летом здесь ни о какой войне не может быть и речи. И все же эта дуга представляла своего рода яйцо всмятку, если можно так выразиться…
— Так можно выразиться!
— И в самом деле, русские между двадцать первым и двадцать третьим прорвали фронт в четырех местах: по обе стороны Витебска; здесь — у Орши, у Могилева и, наконец, по обе стороны Бобруйска. Оперативные сводки уже после первого дня наступления сообщали о «местных прорывах», которые тут же удавалось «перекрыть». Но это, очевидно, было действительно только до ближайшего утра. Возьмем, например, оба прорыва севернее и южнее Витебска: двадцать первого русские перешли здесь в наступление; самое позднее двадцать третьего они в этих местах прорвали нашу глубоко эшелонированную оборону, и уже двадцать четвертого оба ударных клина должны были соединиться. И то, что Витебск, несмотря на это, еще долго фигурировал в наших сводках — обычные разговоры насчет тяжелых оборонительных боев и прочее, — только доказывает… — Тут Вольцов осекся.
— Что же это доказывает? — спросил Готтескнехт.
— Господин вахмистр, когда русские форсированным маршем продвигаются на запад, а восточнее, в районе Витебска, идут тяжелые бои, иначе как «котлом» это не назовешь!
На время воцарилось молчание. Готтескнехт чиркнул спичкой и закурил.
— Итак, ловушка под Витебском захлопнулась. Русские развивают свое наступление на запад так стремительно, что голова кругом идет! То же самое, очевидно, происходило на участке Орша — Могилев: вам сообщают о «прорывах местного значения», а уже день спустя называют места, лежащие значительно западнее. Но хуже всего обстоит дело вот здесь. Удар на Бобруйск был, видимо, осуществлен с особенной силой. Я внимательно следил за тем моментом, когда русские севернее Бобруйска вышли к Днепру. Это может показаться шуткой, господин вахмистр, но похоже, что русские переправились через Днепр одновременно с нашими дивизиями! Там, видимо, самый большой котел.