Бред какой-то!
— Тут дело в принципе, — сказал Хольт. — Исключительно в принципе. Почитай Фонтане. У него герой не хочет драться на дуэли, он понимает, что это дикий пережиток, и все же стреляется с другом своей жены и — из принципа — его убивает.
Гомулка слегка повернул к нему голову на подушке.
— Но если мы из принципа совершаем бессмысленные поступки, значит, принципы ложные.
— Не стоит об этом думать, — сказал Хольт. — Так уж повелось на свете, не мы первые, не мы последние.
Гомулка, видимо, устал; он ничего не ответил. Из больницы Хольт отправился к фрау Цише. Она встретила его восклицанием:
— Господи, на кого ты похож!
Он рассказал ей о вчерашнем побоище.
— Я чуть не удавил твоего Цише.
Она ласково провела рукой по его волосам.
— Успокойся! Хочешь чаю?
Прикосновение ее руки успокоило Хольта, оно словно лишило его воли. С ней все легко, даже самое тяжелое, подумал он. Она налила ему чаю и заговорила о каких-то пустяках. У нее было так тепло и уютно, не хотелось и думать о возвращении на батарею. Он решил провести у нее ночь, хоть и знал, что Готтескнехт его выгораживать не станет. Но и это было ему теперь безразлично.
— Меня отпустили до утра, — соврал он. Но она отвечала решительно:
— Нет, Вернер, сегодня нельзя. — И в ответ на его удивленный взгляд продолжала просящим голосом: — Пойми, приезжает в отпуск Цише, я жду его со дня на день.
Он не сразу понял, что она имеет в виду не молодого Цише, а его отца, эту зверскую образину.
— Что такое? — пробормотал он, как оглушенный. — А как же я?
— Не дури! Его отпустили всего на несколько дней.
На несколько дней… Вот так оно и бывает: когда возвращается муж, любовника гонят за порог… И тут он подумал, что гнусный старик предъявит жене законные требования… От ревности и отвращения голова у него пошла кругом. Вне себя от ярости, он грубо схватил ее за кисть руки.
— Если ты его к себе подпустишь…
Она вздрогнула, но от его властного прикосновения лицо ее смягчилось, веки полузакрылись. Опомнившись, она сказала:
— Ты слишком много себе позволяешь!
Ах, вот как! Хольт отпустил ее, голова снова заболела, он почувствовал смертельную усталость. Он сорвал шинель со спинки стула и нахлобучил шапку. Она смотрела на него безучастно. Его силы уже иссякли. Он ждал только ее слова. Но она молчала. Когда он спустился вниз, им овладело глубокое отчаяние. Опять я один на белом свете! Вспышки гордости как не бывало. Он повернул обратно и позвонил. Она заставила его долго прождать у дверей. Он стоял у порога поникший, с шапкой в руке, она втянула его в переднюю, смахнула со лба непокорную прядь и улыбнулась ему.
— Глупый мальчик, позвони мне в первый же свободный день.
Он стоял, не двигаясь.
— Ты не должна…
— Дурачок, за кого ты меня принимаешь? У женщины всегда найдется отговорка…
Орудия вернули из ремонта, работы было выше головы. «Антону» поставили новый ствол. Вместо старых патронов прислали новые, с какими-то особенными гранатами. Через день вернулся с медпункта Гомулка. Особым приказом подгруппы Хольт и его одноклассники были произведены в старшие курсанты. Гомулка, с нашлепкой за ухом, сострил:
— Теперь мы не просто курсанты, а оберкурсанты.
После обеда прибыло новое пополнение — ученики рождения двадцать восьмого года из Силезии. Хольт, Вольцов, Феттер и Гомулка стояли у канцелярии и наблюдали, как новички высаживались и как их потом погнали на вещевой склад.
— Так и мы тогда приехали, — сказал Гомулка. Хольт кивнул. Бог весть когда это было!
— Братцы, наша взяла! — ликовал Феттер. — Наконец-то мы старшие!
Вся батарея построилась на подъездной дороге, и началась перетасовка.