Она мне лично поверила и под честное слово дала.
В Архангельске на Ягоднике эту книжечку под названием "Война и мир", в одном томе все части, у меня на денек взял капитан Лаптев, потом эта книжка была в Свердловске – уже в транспортную авиацию попала. На Новой Земле я в библиотеке, конечно, за жулика считался. В Мурманске, на Мурмашах мне про эту книжку сказали, что ее некто Герой Советского Союза Плотников вместе с горящим самолетом оставил в Норвегии в районе Финмаркена…
– Вам не следует говорить, Бобров, – сказал Левин, не совсем еще понимая, бредит летчик или нет. Но летчик не бредил.
– Я осторожненько, товарищ подполковник, – сказал он. – Но, честное слово, все нервы мне вымотали с этой книжкой. А товарищ капитан, как меня где увидит, так ходу. Давеча на аэродроме прямо как сквозь землю провалился.
– Никуда я не проваливался, – обиженным тенором сказал капитан.-Зашел в капонир, а вас даже и не видел.
– И Финмаркен оказался ни при чем, – продолжал Бобров, точно не слыша слов капитана, – книжка там действительно сгорела, только "Петр Первый" Алексея Толстого. А библиотекарша Мария Сергеевна мне в открытке пишет, что ничего подобного она от меня никогда не ожидала. Теперь есть летчик один, Фоменко, он истребителям, оказывается, эту книгу отдал, когда они перелет к нам делали. Отдал?
– Ну, отдал, – сердито ответил капитан. – Мне отдал.
– Вот! – уже задыхаясь от слабости, воскликнул Бобров. – Вам отдал. А куда же вы, извините за нескромность, эту книгу дели?
– В Вологде какой-то черт у меня ее взял на час и не вернул, – мрачно сказал капитан. – Я как раз до того места дочитал, когда Долохов кричит, чтобы пленных не брали. Когда Петю Ростова убили.
– А мне неинтересно, до какого вы места дочитали, – совсем ослабев, сказал Бобров, – факт тот, что опять книжки нет. С чернильным пятном была на переплете?
– С чернильным! – грустно подтвердил капитан.
Бобров замолчал и закрыл глаза.
Многоуважаемый майор Наталия Федоровна!
Сим напоминаю Вам, что ровно тридцать лет тому назад в этот самый день Вашего рождения один молодой доктор – не будем сейчас называть его фамилию – сделал Вам предложение. Это предложение Вы встретили грустной и насмешливой улыбкой. Вы заявили молодому влюбленному доктору, что Вам совершенно не в чем себя упрекнуть, так как Вы давно любите другого молодого доктора, которого зовут Николаем Ивановичем. Вы заявили также, что вам странно, как можно было всего этого не замечать. Потом Вы захохотали и смеялись до слез, влюбленный же в Вас молодой доктор выскочил из Вашей комнаты как ошпаренный и не появлялся у Вас ровно год.
Двадцать девять лет тому назад молодой влюбленный доктор все-таки пришел к Вам и к Вашему молодому Николаю Ивановичу, который уже называл Вас Тата и спрашивал, куда девались его ночные туфли и кто взял со стола очень хороший, его любимый мягкий карандаш.
Впрочем, это все вздор.
Гораздо существеннее другое: проснувшись сегодня ночью и подумав о своей старости, я вдруг решил, что у меня есть семья и я вовсе не холостяк. У меня есть мой госпиталь, и в нем такие люди, у которых я тоже почти что могу спрашивать, где мои ночные туфли и мой прекрасный, главный, мягкий карандаш. Совершенно серьезно: госпиталь давным-давно перестал быть для меня только местом службы. Жизнь моя нынче до смешного неотделима от работы, и со страхом думаю я о старости и о том, что наступит день, когда я выйду «на покой», в общем уйду, чтобы более не возвращаться.
Характер у меня плохой, и Вы должны быть счастливы, что не вышли за меня замуж.
Давеча извинялся перед своей хирургической сестрой за to, что грубо на нее накричал.
Скоро общефлотская конференция.