Верочка вдруг шепотом сказала: "Боже ж мой, боже мой!" – Кому не нравится, тот может убираться вон, – сказал Левин. – Или, может, тут есть слишком нервные люди?
Никто ему не ответил. Никто даже не понял, что он сказал. Все знали – подполковник болен, ему тяжело, операция сложная, если хочет – пусть ругается любыми словами. Может быть, ему от этого легче.
Прооперировав Боброва, он сел на табуретку и закрыл глаза.
Большое поле с рожью и цветочками проплыло перед ним. Цветочки покачивались па ветру, рожь ложилась волнами, и тени бродили по ней.
Левин открыл глаза.
Анжелика стояла перед ним с градуированной мензуркой в руке.
– Это немножко спирту, – сказала она.-Двадцать граммов. И тридцать граммов вишневого сиропу. Вам будет очень хорошо. Пожалуйста, Александр Маркович, будьте так добры!
Маленькие круглые глазки Анжелики были печальны и полны сочувствия.
Левин выпил и опять закрыл глаза.
Теперь он увидел снег. Снег падал и падал, и цветочки покачивались в снегу. Это уже была чертовщина.
– Я полежу полчаса, – сказал Левин. – В ординаторской. Пусть мне принесут туда чаю и сухарик. Через полчаса позовите меня. И подготавливайте этих двух… этих двух молодых людей. Один – резекция голеностопного сустава, а другой – пальчики. Опять я не помню фамилии.
Он виновато улыбнулся:
– Хороший, чуткий врач непременно знает фамилию и имя-отчество. Когда я был молодым, мне все это давалось легко, а теперь я помню только сущность дела, а остальное забываю. Наверное, меня пора выгонять вон…
– Ну что вы такое говорите! – возмутилась Анжелика.
– То и говорю. Еще есть кто-нибудь на сегодня?
Варварушкина молча кивнула головой. Да, еще один истребитель. Его только что привезли. Доктор Баркан считает, что надо оперировать.
– Хорошо, я посмотрю, – сказал Левин. – Проводите меня, пожалуйста, Верочка, меня тошнит, и эти отвратительные головокружения.
Верочка взяла его под руку и повела к лестнице. Чтоб не выглядеть жалким, он надменно улыбался и по дороге сделал замечание двум санитаркам, разносившим обед.
– Сейчас вам чайку принесу и сухарики, вы себе пока отдыхайте, – сказала Верочка, – и до вас никого не пущу. Матроса с автоматом поставлю у двери.
Александр Маркович лег.
Закрывать глаза он боялся.
Лукашевича вызывать уже поздно. Баркана как хирурга он толком не знал. Надо все делать самому. А тут эти проклятые цветочки перед глазами и поле, в котором растут злаки. Он никогда точно не отличал рожь от пшеницы. И цветы он тоже путал: разные там гортензии или левкои.
Или еще хризантемы.
Верочке он сказал:
– Принесите сюда шприц, моя дорогая, и ампулу с кофеином. Вот я выпью свой чай и полежу, а потом вы мне впрысните кофеинчику.
Верочка принесла и то и другое и привела с собою капитана Варварушкину. Та спокойно села возле Левина на диван и теплыми пальцами взяла его запястье. Он смотрел на нее снизу вверх близорукими без очков глазами и тихо улыбался.
– И ничего смешного, товарищ подполковник, – строго сказала Варварушкина. – Я нахожу, что Шеремет был прав. Такое расходование самого себя по меньшей мере нерентабельно.
Левин все еще улыбался. Дверь скрипнула, вошел Баркан. За ним просунулась Анжелика.
– Послушайте, убирайтесь все отсюда! – сказал Левин. – Или человек не может немного отдохнуть? Даже странно, что вы еще не вызвали начальника госпиталя и замполита.
Попив чаю с ложечки, он снял китель и засучил рукава сорочки. Анжелика взяла из рук Верочки шприц и; сделала ему укол. Варварушкина подала ему очки. Баркан, заложив руки за спину, сердито глядел на Левина кофейными зрачками.
– Ну, можем идти, – сказал Александр Маркович. – Я отлично себя чувствую. Пойдемте, гвардейцы от медицины.