– Вы не знаете, какие мозги у этого товарища, – произнес он, кивнув на диван, – ваш рентген еще не умеет определять, из кого может произойти настоящий гений. И если на то пошло, если это правда необходимо, давайте я буду испытывать ваш спасательный костюм. У меня настоящее здоровье, меня не уморишь каким-либо гриппом или ангиной…
– Дело не в ангине, – со вздохом сказал Левин. – Дело том, что он ждет и не получает писем. Я не жду, а вот он ждет…
– А зачем он ей? – со злобой в голосе негромко спросил Калугин. – Зачем ей человек, который имеет броню и служит здесь? Вы-то ее не знаете, а я ее знаю – эту даму. Это особая дама, удивительная дама. И он все понимает и тем не менее мучается ужасно. От этого еще не изобрели капель?
– Нет, не изобрели! – печально ответил Левин.
– Ну, тогда и шут с ней – с этой дамой. Калугин сел в кресло, налил себе из фляжки коньяку и сказал:
– Моя специальность – строительство аэровокзалов. Кончится война, и я буду строить грандиозные аэровокзалы в Ташкенте, в Алма-Ате, в Сочи, в Архангельске. Давайте мне каких-нибудь порошочков, доктор, чтобы не думать о своих проектах. На данном этапе это ни к чему. Впрочем, это я пошутил насчет того, что буду строить. Может быть, и не буду. Может быть, мои проекты гроша ломаного не стоят. Может быть, я маньяк. А, доктор? Впрочем, это все пустяки. Лучше скажите мне чем кончились нынче ваши испытания.
– Они еще не кончились, – сказал Левин.
– Это жалко, – сказал Калугин. – Тем более, что завтра, то есть даже сегодня, Курочка вам не помощник. Мы с ним уезжаем.
Левин молчал. Лицо у него делалось все более и более сердитым.
Калугин громко высасывал лимон. Левин сморщился.
– У-у, – сказал он, – такая кислятина! Даже смотреть страшно.
Когда Калугин ушел, доктор пододвинул к себе чернильницу, почесал вставочкой переносицу под дужкой очков и размашисто написал: "Протокол…" Потом еще подумал, засопел и, зачеркнув «Протокол», написал: "Акт".
Он писал долго, до самого утреннего обхода, и сердился, что Курочка спит, а он должен писать, хоть писать его никто не заставлял, так же как никто ему никогда не приказывал заниматься спасательным костюмом.
Весь день он был в возбужденном состоянии, и его карканье разносилось далеко по коридорам и палатам госпиталя, а к вечеру он зазвал к себе в ординаторскую доктора Баркана, посадил на клеенчатый диван и, слегка склонив голову набок, спросил:
– Доктор Баркан, не кажется ли вам, что пора положить конец этим нашим нездоровым взаимоотношениям?
– Что, собственно, вы имеете в виду? – сухо осведомился Баркан.
– А вы не догадываетесь?
– Наши взаимоотношения определились раз навсегда! – сказал Баркан. – Вы мне не доверяете, это мне доподлинно известно. С какой же стати я буду разыгрывать роль вашего друга…
Левин ответил не сразу. Он подумал, потом произнес сурово:
– Речь идет, видимо, о том, что я не согласился отдать вам свой госпиталь. Да, я не согласился. Я могу передать вверенный мне госпиталь только человеку, которому я доверяю больше, чем самому себе. Иначе я несогласен. А вам я доверяю меньше, чем себе. Вы значите сами для себя больше, чем дело, чем работа. Разве это не так?
Баркан молчал.
– Это так! – сказал Левин. – Вы привезли с собой сюда ваше самолюбие. Вы не хотите считаться с нашим опытом. А у нас большой опыт. Вы несогласны с этим?
– У меня тоже немалый опыт! – твердо и значительно сказал Баркан. – Я не вчера получил диплом.