Об этом рассказывает М. Мамардашвили: "Наше переживание сопровождается отрешенным взглядом на мир: мир как бы выталкивает тебя в момент переживания из самого себя, отчуждает, и ты вдруг ясно что-то ощущаешь, сознаешь. Это и есть осмысленная, истинная возможность этого мира. Но именно в видении этой возможности ты окаменел, застыл. Оказался как бы отрешенно вынесенным из мира. В этом состоянии тебе многое способно открыться. Но для того чтобы это открытие состоялось, нужно не только остановиться, а оказаться под светом или в горизонте вопроса: почему тебя это так впечатляет? Например, почему я раздражен? Или наоборот: почему я так рад? Застыть в радости или страдании. В этом состоянии – радости или страдания – и скрыт наш шанс: что-то понять. Назовем это половиной пути или половиной дуги в геометрическом смысле этого понятия. […] В крайней точке этого полпути мы и можем встретиться с философским постижением мира. Ибо по другой половине дуги нам идет навстречу философия уже существующих понятий. То есть, с одной стороны, философ должен пройти полпути вниз, к самому опыту, который я назвал экспериментом, а не просто эмпирическим опытом. А с другой стороны, философские понятия позволяют продолжать этот путь познания, поскольку дальше переживать без их помощи уже невозможно".
Что ж, психософия по вполне понятным причинам не испытывает особого оптимизма относительно "второй половины дуги", да и не случайно самому М. Мамардашвили, несмотря на его безусловный философский гений, не давались философские тексты и он предпочитал "сократовский диалог", который, как известно, создает ситуацию переживания, соощущения предмета философствования, а не категориальный аппарат, несмотря на то что М. Мамардашвили вроде как на него очень уповает, Л. Витгенштейн не рассуждал о механизмах философствования, но создал блестящий прецедент использования "психософического метода" (конечно, с определенными оговорками) созданием "Философских исследований", которые являются и еще очень долго будут являться кладезем изумительных и оригинальных идей. Так что ничего не попишешь – даже практика доказывает несомненную эффективность "психософического метода".
Теперь мы попытаемся осветить следующий метод из методологии психософии – это "метод принципа" (или метод изучения процесса).
К процессу применим "принцип неопределенности" Гейзенберга, который, как известно, применительно к ядерной физике свидетельствует, что невозможно одновременно знать местонахождение частицы и ее импульс, или же обе величины могут быть охарактеризованы грубо и неопределенно. И дело тут не в "плохих" приборах, а в том, что, если частица локализована где-то в определенном месте пространства, она, грубо говоря, не имеет импульса, она "стоит". Напротив, если мы знаем импульс частицы, то совершенно невозможно определить, где она находится. Примерно то же мы можем сказать и о процессе (тем более что и частица, как теперь уже полагают физики, это более процесс, нежели что-либо иное) – его невозможно изучать, распяв булавками на препаровальном столике как лягушку. Он имеет место лишь в своем собственном мире процессов, которому, как выясняется (и принцип Гейзенберга тому свидетель), чужды наши системы координат. Если же говорить с позиции теории принципа, процессу чужд наш "способ существования", в нем он сразу становится состоянием, развернутым на определенном отрезке времени и пространства с определенными модальностными и интенсивностными характеристиками. А после этого уже нельзя будет сказать, что мы занимаемся изучением процесса. Как же быть?
Технологически "метод принципа" близок к популярным в эвристике способам познания с помощью проведения аналогий и через экстраполяцию знаний об одних объектах на другие. Но в содержательных системах подобные заключения неправомерны. Небезызвестна модель атома, предложенная Бором и Резерфордом, созданная по аналогии с гелиоцентрической моделью мира, недаром она получила название "планетарной", но при всех ее достоинствах, внешнем соответствии существовавшим тогда знаниям о микромире выяснилось, что она дает хорошие результаты для атомов с одним электроном (атомов водорода), но попытки применения теоретических расчетов на основе этой модели к другим атомам оказались безуспешными. Можно приводить и другие "практические" примеры неудач подобного рода (хотя были и эффективные решения), но важнее понять методологическую, "теоретическую" подоплеку такой ситуации.
Почему ученые допускают возможность такого метода (через аналогию и экстраполяцию)? А идет это от внутренней и, надо сказать, исключительно верной убежденности в том, что мир – не случайный набор конгруэнтных друг другу фактов, а некая единая система с едиными законами, сформировавшимися не просто за счет "притирки" их друг к другу ("естественного отбора"), а изначально. Да и действительно, чем дальше и полнее мы познаем окружающий нас мир, тем больше и больше мы проникаемся некой глубинной, имманентной ему гармонией, которую подчас называют "мудростью создателя". Одно дело – живое, где эволюция представляется возможной и через "естественное" "притирание" одного к другому (о чем свидетельствуют, например, сложные многоуровневые паразитарные системы). Но как быть с неживым? Заметим, что психософия использует эту же убежденность, когда говорит о принципах, но если только что приведенные утверждения могут быть отнесены критиком к "идеалистическим воззрениям", то к психософии такая оценка уже неприменима, поскольку она сразу оговорилась: принципов нет самих по себе – без вещества, принципов вообще нет, есть только мир, который функционирует в соответствии с ними.
Коли так, то в чем же просчет ассоциативного и экстраполяционного способов познания? Мы опять возвращаемся к понятию "содержательности", мы вновь обращаемся к "открытым системам". Учитывая неограниченность последней, содержательность неисчерпаема, что делает нескончаемым спор между хорошими спорщиками, поскольку в принципе неограниченно велико количество аргументов, причем в равной степени для обеих сторон, а если найдется и третья, то и для третьей. Так что чрез-содержательное применение указанных методов, построенных исключительно на ассоциациях (о которых мы уже имели случай говорить, что они малосостоятельны сами по себе и скорее ближе к риторике, нежели к науке), лишено смысла. Что уж тут спорить с древними – omne simile claudet.
Содержательность на поле открытой системы с полной очевидностью оказывается летучим голландцем, она, если так можно выразиться, "осостоянивает процесс", процесс словно бы замедляется и незаметно для глаза умирает, а все остальное оказывается просто неинтересным, как воспоминания на поминках. Процесс – инореален, что не позволяет нам сказать: было это, значит, будет вот это. Мы не знаем, что будет, и то, что хорошо работает в одной системе, вовсе не обязательно будет с тем же успехом функционировать в другой. Но ведь процесс есть там и там? Едины ли механизмы процесса или, по крайней мере, процессов? Сам по себе процесс? Едина ли сущность процессов в отличных друг от друга содержательных сферах? Вот вопрос, который требует обширного философского анализа, который должен быть разрешен непременно.
Что подразумевают, когда говорят: "процесс"? "Процесс урегулирования", "процесс развития", "процесс пошел", "законотворческий процесс"… Везде проглядывается некая сложная система, претерпевающая динамические изменения. Именно эти положения мы ввели, когда определяли критерии процесса и системы. Почему используют одно и то же слово – "процесс", почему вне зависимости от того, что и где происходит, везде предполагается "процесс"? Просто ли это общее обозначение неизвестного, некая "сливная яма" для непонятного и необъяснимого, или это все-таки что-то действительно единое и общее? Если так, то внутренняя несодержательная организация всякого процесса должна быть сходной, однотипной. Сейчас самое время привлечь всю имеющуюся в нас убежденность в том, что мир – не исчадие хаоса или случайность в самом банальном смысле этого слова, а что это нечто действительно цельное. И если это возможно, то именно сейчас должно стать понятным, почему это так. Имманентно гармонична основная несодержательная целостность процесса, являющаяся сущностью всего в сущем (поскольку все есть процесс), что и гармонизирует странную многоликость содержательного от субмикромиров до супермакромира.
Что ж, приведенных положений при более-менее полном их осмыслении вполне достаточно для того, чтобы пояснить правомочность "метода принципа", и мы можем объяснить наконец, зачем выше шла речь об ассоциативном и экстраполяционном способах познания. Если мы избавимся от содержательности в указанных способах, то мы окажемся в качественно иной ситуации, нежели в той, что только что обсуждалась, когда мы говорили о несостоятельности содержательности. Понятно, что мы должны будем работать в терминах нового языка. А в чем же сама техника метода?
Механика его состоит в следующем: необходимо подобрать две содержательно совершенно отличные друг от друга системы и выявить в них синхронизирующие процессы (К.Г. Юнг использовал достаточно удачное понятие "синхронистичность"), психософия говорит еще об их резонансности, причем последнее и является действующим механизмом метода. Дело в том, что отдельно взятый процесс в лучшем случае может быть лишь хорошо содержательно описан, чего совершенно не достаточно для нужно-результатного влияния на него.