— Где?
— Послушай…
Чтобы не выдать себя, Зазыба осторожно толкнул окно. Одна половинка открылась на улицу, в лицо дохнуло прохладой и запахами позднего лета, но ухо ничего не улавливало. Тогда Зазыба открыл и вторую створку, высунулся по плечи наружу.
— Померещилось тебе, — во весь голос сказал он жене.
— Нет, я, кажется, не спала, — не поверила Марфа.
Зазыба постоял еще несколько минут, опершись на подоконник, но никаких посторонних звуков и теперь не услышал — в деревне по-прежнему было тихо.
И вдруг за огородами, в овсе, будто спохватившись, свистнула перепелка:
— Пить!.. Пить!..
Сперва Зазыба даже не понял, что это подала голос перепелка. Но вот послышалось выразительное и полное:
— Пить-пиль-вить… Пить-пиль-вить… Пить-пиль-вить…
И Зазыба уже не сомневался.
— Пить-пиль-вить…
А не запоздала ли песня ее в этом году?
— Пить-пиль-вить…
Зазыба собрался уже закрыть окно. Но только прикоснулся рукой к створке. Что-то удерживало потянуть ее к себе.
— Пить-пиль-вить… Пить-пиль-вить…
В голосе перепелки не было той ядреной и беззаботной удали, которая, будто удар хлыста, порой прямо-таки подстегивает и поднимает дух.
— Пить-пиль-вить… Пить-пиль-вить…
Сегодня перепелка не иначе как плакала. То ли гнездо ее разорили, то ли другая какая беда заставила оглашать тоскливым зовом окрестность.
— Пить-пиль-вить… Пить-пиль-вить…
Зазыба почувствовал это и с грустью подумал: если птицы так плачут, то как же должны голосить люди, у которых горя несравненно больше, а теперь так его и вовсе через край? Вспомнилось:
Перепелка, травяно гнездечко,
Золото яечко,
Перепелка!
Перепелка, пастушки пройдутся,
Гнездышко разрушат,
Перепелка!..
— Никаких немцев, — успокаивая жену, бросил Зазыба в темноту хаты. — Тебе и вправду показалось.
Но Марфа сама подошла к окну.
— Да и в самом деле ничего не слышно, — согласилась она, прислушавшись.
— А почему вдруг подумалось тебе? — спросил Зазыба.
— Будто машина прошла…
— Где?
— По улице.
— Тогда б она и теперь гудела.
— А кто ее знает…
Марфа зевнула, но от окна не уходила.
— Ложись спать, — посоветовал Зазыба, — а то завтра будешь слоняться сонная по двору. Да и девку мы, видать, разбудили.
— Она ж молодая. Ей спится. А тебя вот зря по дурости своей подняла.
— Да ладно уж, — махнул рукой Зазыба.
Марфа снова прилегла на топчан, а Зазыба остался сидеть на лавке — сильно зачесалась голень в сапоге, должно быть, взопрела в портянках. Он страдальчески морщился, хотел было уже разуться. Но вдруг на улице послышались голоса. Зазыба быстро прикрыл окно, а сам стал за косяк. Голоса приближались. Разговаривали по-русски. Как только Зазыба уловил это, сразу успокоился и перестал прятаться. Марфа тоже услышала голоса, вскочила с топчана, подошла к окну.
— Что там?
— Подожди, — предупредил Зазыба.
Наконец Зазыба различил в сумерках на дороге две человеческие фигуры. Они приблизились к хате и остановились.
— Может, эта? — спросил один.
— Если та женщина верно посчитала, — ответил другой.
— С левой стороны?
— Кажется, да.
— А как тут войти во двор?
— Черт его знает!
— Может, залезть в палисадник да постучать в окно?
— Нет, вытопчем гряды. Под окнами у крестьян всегда что-нибудь растет.
— Может, выйти к ним надо? — подсказала Зазыбе Марфа.
Те двое направились к воротам, где с правой стороны была калитка. Запоров замысловатых на ней не было, лишь деревянная собачка, которая приподнималась посредством веревочки через просверленный глазок. Во двор нетрудно было попасть даже ночью. Как и следовало ожидать, незнакомцы быстро справились с нехитрым запором и взошли на крыльцо. В хате было слышно, как они застучали щеколдой. Зазыба вышел в сени.