Достаточно было внести в полусонную компанию веремейковцев малейшее брожение, как снова начался несвязный разговор, поддержанный сперва Парфеном Вершковым, который решился вступиться за женщину.
— Приятное всегда хорошо вспомнить, — подал он голос, — но скажу правду, когда я в прошлом году был полевым сторожем, Ганну с Чубарем ни разу не видел, это как на духу. Другие таскались, а ее не видел.
— Зачем ей было ходить за деревню, — будто обиженный, не унимался Иван Падерин, — если в ее распоряжении целый амбар! На зерне оно еще хлеще, чем на сене! Да, хлеще!
— Это потому так, должно, говоришь, что сам не попробовал на том зерне, — поучительно сказал Ивану Падерину Парфен Вершков. — А то бы и на другой день из мотни сыпалось.
Мужчины захохотали.
Но Ганну, казалось, вовсе не трогало это, она лишь страдальчески сморщилась и снова сказала, обращаясь к Зазыбе:
— Отпустил бы ты меня, дядька Денис, домой. Христом богом прошу. А то я даже не знаю, как они там теперь, мои малыши.
Зазыба в ответ заморгал глазами, будто очнулся или отогнал от себя наваждение, а затем как бы впервые окинул всех испытующим взглядом.
— Что-то и в самом деле нет Сидора… — пожаловался он затем.
— Так он может и совсем не приехать, — тут же изрек нехитрую мысль Иван Падерин.
— Должен приехать, — принялся успокаивать мужиков заместитель председателя колхоза. — Я ж не так, я ему бумагу написал.
— А коли ему некогда? А если он баню топит для бабиновичского коменданта? — вмиг прогнав дрему, по-старчески прерывисто засмеялся Кузьма Прибытков. — Они ж там, на поселках, привыкли начальство с распаренным веничком да с наливочкой холодненькой встречать. Так, может, и теперь стараются, благо начальство новое.
Неожиданная шутка Кузьмы Прибыткова вызвала взрыв смеха, даже Зазыба, до чего уж молчаливый и понурый в последнее время, и тот оттолкнулся от стола руками и, привалившись спиной к оштукатуренной стене, весь затрясся в беззвучном смехе. В Веремейках вообще, и не иначе как от зависти, вошло в привычку подтрунивать над кулигаевскими и мамоновскими мужиками, может, потому, что те богаче жили, даже состоя с веремейковцами в одном колхозе.
Насмеявшись вдоволь, Зазыба пальцами левой руки вытер слезы с внутренних уголков глаз и с озорством, точно подыгрывая, переспросил Кузьму Прибыткова:
— Говоришь, баню топит для коменданта?
Но Кузьма уже будто застеснялся своей шутки и сказал, как бы оправдываясь:
— Так я…
— А может, начнем без Сидора? — предложил Парфен Вершков. — А то ночь на исходе.
— Подождем еще малость, — ища поддержки, посмотрел на него Зазыба. — Нехай хоть парень Христинин вернется. Тогда будем наверняка знать.
— А знаете, кого я встретил сегодня? — вспомнил вдруг Иван Падерин.
Мужики повергли к нему головы.
— Кулака из Гончи, его со всей семьей когда-то вывезли…
— Это кого ж? — вытянул шею Кузьма Прибытков.
— Да, наверное, Шкроба, — подсказал Парфен Вершков.
— Точно, — вспомнил Иван Падерин.
— Так самого или сына? — спросил Кузьма Прибытков и пояснил: — У Шкроба ж сын семейный был.
— Самого, — подтвердил Иван Падерин. — Шел вдоль озера, видать, на Гончу. Как увидел меня, остановился. Говорит, я тебя знаю. Ну, мы и разговорились. Осунувшийся такой, заросший. Спрашивает, давно ли я в Гонче был. Недавно, говорю. А что там нового, спрашивает. Как и везде, говорю. А он мне и говорит: пойду с обидчиками своими расквитаюсь.
— Ну и время пошло!.. — покачал, словно в отчаянии, головой Парфен Вершков. — С кулаками этими тоже…
— Как раз время! — усмехнулся Зазыба. — Пожалейте кулаков!
Кузьма Прибытков тоже вызывающе посмотрел на Парфена Вершкова, сказал:
— Это Денису спасибо. Благодаря ему в Веремейках раскулаченных не было.
Но Зазыба тут же отверг похвалу Кузьмы.