Как раз само сознание времени и лежащий в его основе замечательный факт воспоминания лучше всего другого доказывают, что сознание вовсе не во всех смыслах подвластно времени, а само по себе сверхвременно. Какое-нибудь "явление", например движение, "имеет место" как раз только тогда, когда оно есть. Точно так же и "явление" воспоминания, несомненно, всегда можно приурочить к одной определенной точке времени; другими словами, я всегда вспоминаю теперь. Но по содержанию своему воспоминание всегда выходит за пределы настоящего. При этом в воспоминании на настоящее оказывает действие не только прошедшее, то есть не данное теперь, как это имеет место в совершающемся теперь процессе движения, в котором продолжает действовать относящийся к прежнему моменту двигательный импульс; воспоминание не есть одно только сохранение бытийственного момента в продолжение определенного времени, как, например, сохранение движения или энергии; но в нем ненастоящее, именно как ненастоящее, все же дано мне в настоящем – отношение, хотя бы отдаленно подобного которому не встретить ни в чем, что могло бы быть описано или даже только мыслимо, как объективный процесс во времени и пространстве. Воспоминание есть именно не одно только воспроизведение уже раз представленного, вроде того, как при круговом движении (периодически или непериодически) повторяется то же положение относительно центра, а существенно характерным для него признаком является то известное присутствие отсутствующего в сознании и именно как отсутствующего, которое является неизбежной предпосылкой того, чтобы вообще было мыслимо нечто вроде времени (всегда ведь заключающего в себе наряду с настоящим ненастоящее и притом двойное ненастоящее: то, что прежде было, и то, что будет после). Следовательно, сознание времени само не есть только временное, но именно сверхвременное сознание. Как раз на нем сознание проявляет себя как инстанция, которая стоит выше временного порядка совершающегося.
К ведению же этой инстанции сверхвременного сознания относится вообще все, что каким-либо образом выступает за пределы "фактов" (то есть именно определенного во времени бытия). Здесь можно оставить как бездоказательную предпосылку, что все это сводится к одному основному моменту, который по праву может быть обозначен как момент направленности (тендирования). Метить или, выражаясь в еще более общей форме, взять направление можно только в сторону лежащего, в известном смысле, вовне, таковым же прежде всего явится всегда нечто эмпирическое (определенное во времени); но направление никогда не ограничивается, одним каким-либо эмпирически представимым моментом, одним временно определимым пунктом в доступной опыту области, а всегда как таковое продолжается, пребывая во временной, а значит, и вообще эмпирической неопределенности, до "бесконечности"; так именно в сознании времени направление сознания тянется вперед (в будущее) и назад (в прошлое); так же уходит в бесконечность во всяком познании, сколь бы "теоретичным" оно ни было, направление к единству или же к долженствующему быть объединенным многообразию; таково же в "практическом" познании направление к тому, что должно быть осуществлено, или к тому, что должно быть; откуда "должное" и понимается в качестве наиболее употребительного общего обозначения для области, выходящей за пределы "бытия" (в смысле бытия временного, то есть в смысле бытия, могущего быть определенным лишь пунктуально или только от точки к точке эмпирической сферы).
Кто хотя бы раз уяснил себе этот, очевидно, сверхвременный характер сознания, и вывел все вытекающие отсюда простые последствия, для того решительно и навсегда исключена возможность видеть в психологии, которая рассматривает само сознание исключительно как следствие временных процессов, то есть в психологии эмпирической, а значит, естественнонаучной, окончательно истинное описание состава сознания. Такое описание с точки зрения эмпирического построения фактической стороны действительности вполне правомерно, но правомерно лишь, как одностороннее отвлечение. И вовсе не философия, исходя якобы из превратного представления о своей знатности и безрассудно сторонясь всего положительного, не пожелала терпеть в своих палатах понятую в таком смысле психологию, а она сама тем, что она прикрепила себя к абстрактной ступени определенного во времени бытия, а тем самым и к односторонней точке зрения натуралистических исследований, порвала с философией, которая, со своей стороны, не могла же по всему своему понятию допустить такое ограничение научного рассмотрения. Насколько определенно философия в лице Канта выставила великое положение о единстве опыта, насколько глубоко она его обосновала, настолько же, несомненно, в "возможном опыте", то есть в науке о фактах, именно благодаря этому обоснованию не может быть целиком исчерпана вся область познания, а потому и сознания.
Но понятие опыта допускает, быть может, еще и дальнейшее расширение, благодаря которому применение этого понятия не ограничится одними только определениями бытия или установлением "процессов" во времени, а охватит всю "положительную" сферу познания, которая хотя всегда представляется и всегда может быть вскрыта в бытийственном развитии, а значит, и во временной рядоположности, а постольку и эмпирически, но все же в силу одного этого еще не должна быть ограничена только временным значением, а может выразиться в определенных объектополаганиях (Objektsetzungen) вневременного характера. К сфере, таким образом, расширенного "опыта" принадлежат все положительные учения экономики, права и педагогики, принадлежит не в меньшей степени позитивная сторона теории искусства и учения о религии, но так же – как принадлежащий к культурному достоянию, как сам эмпирически данный – и весь положительный состав учений "теоретических" наук: математики, физики, биологии, а таким образом, в конце концов и натуралистической психологии. Для всего этого существует собственная и притом даже не единственная, а двойная методика сама по себе ненатуралистического характера, методика "догматическая,> и "историческая,". Для первой из них преодоление точки зрения определенного во времени бытия явствует само собой; вторая же из них, правда, прибегает к рассмотрению во времени и подчиняет ему все положительное, что дается "догматикой"; но если присмотреться поближе, то окажется, что и интересом исторической методики, что и ее основным вопросом является не временный порядок совершающегося как таковой. Ее существенный интерес не в том, что было прежде и что после и как последующее было обусловлено предшествующим, словом – не место событий во времени, а как раз наоборот: ее работа направлена именно на то, чтобы спасти прошлое для времен будущих и, если б это было возможно, даже для вечности, чтобы оградить "минувшее" именно от "мимолетности", чтоб обогатить им настоящее и будущее и возвысить их над самими собой, другими словами, чтобы именно, насколько это возможно, преодолеть расколотость времени. Представляющееся во времени она стремится уловить как раз в его сверхвременной "значимости" и тем самым "увековечить" его. Тем не менее было бы односторонним просто отожествлять "науки о духе" или "о культуре" с науками историческими; в действительности, вся сфера этих наук о духе всегда подлежит обеим этим точкам зрения сразу – как исторической, так и догматической, то есть конструирующей, сверхвременно и притом в таком порядке, что историческое рассмотрение, собственно, является лишь предварительной ступенью, лишь подготовлением материала для рассмотрения догматического.