ПЕРВОЕ ДЕЛО
После долгих месяцев ученичества я получил, наконец, от своего шефа Ильи Давидовича Брауде разрешение сесть самому за стол защиты. До тех пор я восседал там лишь по правую руку от Брауде. Мне пришлось изрядно похныкать, прежде чем он сжалился и нашел, как он выразился, "малюсенький разбойчик", который мне предстояло "расхлебывать" одному.
И я начал "расхлебывать"…
Шли девушки из кино, с последнего сеанса. Размокшая, вязкая тропинка петляла в березняке. Где-то в стороне раскачивался на ветру одинокий фонарь, и тусклые желтые пятнышки прыгали по верхушкам деревьев. Девушки обсуждали фильм и весело смеялись. Неожиданно впереди тоже раздался смех - хриплый, отрывистый… Две темные фигуры загородили дорогу, и чей-то голос лениво протянул:
- Вот что, гражданочки, снимайте-ка часы! Снимайте и тикайте…
Девушки сунули часы в руки грабителей и опрометью бросились бежать. А дома, отдышавшись, стали думать, кто же это был. Сомневаться не приходилось: Севка Орловский и Петр Лебеденко из того же поселка - почти соседи. "Пошутили, наверно, - решили девушки. - Принесут часы, извинятся…"
Но никто не приходил, и подруги поняли, что это не было шуткой. Утром они заявили о случившемся в милицию, а к вечеру ученик 10-го класса Всеволод Орловский и слесарь ремонтных мастерских Петр Лебеденко, кстати сказать, уже судившийся за кражи, были арестованы.
Правда ведь, ясное дело? Но почему-то чем дальше листал я протоколы допросов и очных ставок, тем больше крепла во мне уверенность, что арестованные ни в чем не виновны.
Почему меня не убеждали ни бойкость ответов потерпевших, ни безапелляционность обвинительного заключения, утверждавшего, несмотря на их возражения, что "вина Орловского и Лебеденко очевидна"?
Да потому, наверно, что, кроме девушек, узнавших грабителей "сразу и точно", никто и ничто не подтверждало их вину.
Но можно ли, думал я, "упечь" за решетку двух молодых людей только потому, что перепуганным девушкам померещились их голоса? Ведь это догадка, не больше, А догадки не заменяют доказательств…
Время уже было за полночь, когда я влетел к Брауде домой. Он не спал. Рылся в бумагах и книгах, которыми была завалена вся комната.
- Что это ты какой-то вишневый?.. - пробурчал он. - Жаром пышешь, как пончик.
Глотая слова, я выпалил свои впечатления от дела.
- Ты определенно свихнулся, - участливо заметил Брауде, отхлебывая из стакана простоквашу. - Я же говорил, что тебя еще рано выпускать без узды. Пойми, голова садовая, жертвы были знакомы с разбойниками. Знали их, а не опознали, - видишь, и каламбур получился…
Я начал что-то с жаром доказывать, но Брауде лениво отмахивался:
- Во-первых, ты, пожалуйста, не волнуйся. Это вредно, Во-вторых, по случаю позднего времени объявляю прения, закрытыми и беру с тебя честное слово, что ты не будешь самовольничать. Раз ты есть мой помощник, я не хочу, чтобы ты выглядел смешным. Твоя единственная задача - просить суд о снисхождении…
Иду в тюрьму к своему подзащитному Севе Орловскому. Конвоир привел коренастого голубоглазого паренька с пухлыми розовыми губами и ямочками на щеках. Он так застенчиво краснел, так преданно смотрел мне в глаза, так часто хлопал своими длиннющими ресницами, что я с первого взгляда окончательно укрепился в своем мнении.
Наступает день процесса. Наконец-то я один сажусь за стол защиты - перед скамьей подсудимых. Мне все ясно. С видом победителя оглядев переполненный зал, я начинаю допрос тех девушек, у которых сняли часы.
- По каким, хотелось бы знать, признакам вы определили, что преступниками были именно Орловский и Лебеденко? - спрашиваю я, постукивая карандашиком о стол и впиваясь глазами в потерпевших.
- По кепке, - неуверенно говорит одна из девушек.
- Значит, по кепке… Так, так… Я попрошу товарища судью обратиться к листу дела седьмому, где прямо сказано, что грабители были без головных уборов.
- Ну, может, и так… - шепчут сбитые с толку подруги, и краска заливает их лица.
А я продолжаю:
- Уточните, пожалуйста, как вам удалось разглядеть лица грабителей. Разве было светло?
- Фонарь горел, - отвечают они.
- Где же он горел?
- Да недалеко, по правую руку….
Нет, это просто удивительно, до чего мне везет!
- Значит, по правую… Так, так… Я попрошу товарища судью засвидетельствовать, что, как отмечено на листе дела одиннадцатом, фонарь горел, во-первых, слева, а, во-вторых, сзади, так что разглядеть лица при свете этого фонаря вы не могли.
- Могли, не могли! - раздраженно перебивает меня одна из девушек. - Да мы же с этими ребятами много лет рядом жили. Да мы их из тысячи узнаем.
Вспоминаю другое дело. О нем рассказывал мне Илья Давидович.
Была совершена кража в промтоварном магазине. Сторож заболтался с подвыпившим приятелем и увидел только пятки убегавших ворюг. Но он недолго терзался сомнениями.
За несколько дней до кражи сосед этого сторожа, дотоле не очень с ним близкий, нежданно заявился в гости и даже принес с собой четвертинку. Он расспрашивал про то, про се и, пожалуй, больше всего интересовался тем, какие товары завезли в магазин. Простодушный сторож выложил ему все магазинные "секреты".
И теперь, припоминая тот разговор, сторож поймал себя на такой простой, но только сейчас пришедшей ему в голову мысли: сосед неспроста вел тогда с ним разговор про товары - он готовился к краже и хотел разузнать, чем сможет поживиться.
Уверовав в свою столь очевидную "версию", сторож вспомнил ту ночь, когда три незнакомца бросились наутек, проваливаясь в снежных сугробах. Сомневаться не приходилось: незнакомцев было только двое, третий же был сосед, которого он без труда узнал по спине и, кажется, даже по пяткам.
Сделали обыск у соседа, у его родных и знакомых. И хотя результатов этот обыск не дал, хотя никаких других улик не было, версия сторожа была признана бесспорной. Еще бы: "крамольные" вопросы соседа и опознание по спине. Разве этого мало? К чему бы сторожу зря наговаривать - они ведь даже никогда не ссорились…
И только через год после приговора, которым сосед и два сто приятеля были осуждены, совершенно случайно обнаружились истинные виновники. Расследовалось дело о совсем другой краже, и на квартире у одного из обвиняемых нашли вещи, похищенные в том магазине. Заинтересовались этим поглубже и без особого труда раскрыли давнее преступление.
А ведь было же "опознание". Категорическое. С клятвами и биением себя в грудь. "Опознание", обернувшееся горькой ошибкой.
Рассказываю об этом суду. Аналогия кажется убедительной: вижу - сидящие в зале согласно кивают мне головой.
…И вот оглашается приговор. Вместо заветного "оправдать", в котором я не сомневался, судья читает: "лишение свободы".
Мои доводы пропали впустую. Но борьба не окончена. Я был уверен в своей правоте. И я упорно писал жалобы, ходил по инстанциям… Наконец сделал последнюю попытку: пошел на прием в Верховный Суд, чтобы лично рассказать все, что я думаю об этом злополучном деле.
Меня встретил высокий человек с копной седых волос, молодым лицом и умными глазами. Что-то в его облике - быть может, косоворотка под мешковатым пиджаком - напоминало судей двадцатых годов: я любил всматриваться в их одухотворенные, волевые лица, запечатленные на страницах старых журналов.
Внимательно выслушав мою сумбурную речь, член Верховного Суда сказал:
- Говоря честно, я думаю, что рыльце-то у ребят в пуху. Вот вы говорите - потерпевшие не могли перечислить признаки, по которым опознали подсудимых. А вы сами попробуйте кому-нибудь рассказать, по каким признакам вы узнали в прохожем своего знакомого. Убежден, что вам это удастся с трудом. Хотя узнали вы его безошибочно. Потому что, когда люди знакомы, они узнают друг друга "по всему", а не по каким-то признакам. Назвать тот или другой из них - нелегкое дело… И все-таки доказательств маловато, вы правы… Есть сомнения. А сомнения толкуются в пользу подсудимых. Вдруг здесь действительно ошибка? Тогда это ужасно. У Дзержинского была любимая поговорка: лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невинного. Золотые слова… Ладно, мы подумаем. А вы справляйтесь.
Проходит месяц, другой, третий. Из Верховного Суда нет никаких известий. А пойти узнать результат я не решался. Ведь это последняя надежда. Если отказ - больше податься некуда. А так хочется довести до конца это дело. Первое дело!
…Бывают же такие встречи! На трамвайной остановке лицом к лицу сталкиваюсь с Орловским. Да, да, с тем самым Севой Орловским, только уже заметно повзрослевшим. Немного слиняли голубые глаза, и взгляд стал жестче, и ладонь мозолистой. Верховный Суд пересмотрел-таки его дело, и вот он на свободе. Но отчего же тогда он не пришел ко мне сразу, как возвратился в Москву? Отчего он так усердно разглядывает тротуар? Наконец, показывается трамвай. Сева прыгает в него, даже не попрощавшись. Я ничего не могу понять…
Несколько лет назад в одном из журналов были опубликованы мои заметки. Потом, как водится, стали приходить письма. Их было много - дружеских и сердитых, лирических и деловых. И когда поток писем уже совсем прекратился, пришло еще одно. Я привожу его дословно: